Читаю но пользы не извлекаю

Автор: Джеймс Клир

Дочитать книгу легко. Понять её — гораздо сложнее.

В последние годы я был сосредоточен на том, чтобы воспитать в себе привычки полезного чтения и научился читать больше. Но ключ к успеху — не просто в большем поглощении страниц, а в том, чтобы читать лучше. Для большинства людей настоящая цель при чтении нонфикшна, научной литературы — улучшение своей жизни благодаря приобретению нового умения, понимания важной проблемы или изменению своего взгляда на мир. Читать книги важно, но также важно уметь применять прочитанное с пользой.

Именно поэтому я хотел бы поделиться с вами тремя стратегиями понимания книг, которые я использую, чтобы сделать чтение более продуктивным

Стратегии понимания и извлечения пользы из прочитанного

1. 1. Сделайте лёгким поиск по заметкам, которые вы делаете в процессе чтения

Создание доступных для поиска заметок имеет важное значение для лёгкого возвращения к идеям. Это увеличивает вероятность того, что вы будете применять прочитанное в реальной жизни. Идея только тогда приносит пользу, когда вы можете найти её при необходимости. И сегодня необязательно всё хранить в памяти.

Я храню все свои книжные заметки в Evernote. Настойчиво советую вам именно эту программу, потому что: 1. в ней доступен поиск 2. её легко использовать на нескольких устройствах 3. вы можете создавать и сохранять заметки даже если не подключены к интернету. Я создаю заметки в Evernote тремя способами.

Во-первых, если я слушаю аудиокнигу то создаю новую заметку для неё и записываю информацию в процессе прослушивания. Я предпочитаю слушать аудиокниги на скорости 1.25х и нажимаю паузу всякий раз, когда хочу что-то записать. Более быстрый процесс прослушивания и медленная запись информации создают баланс, поэтому обычно я заканчиваю книгу примерно за то же время, что и при классическом прослушивании.

Во-вторых, если я читаю печатную книгу, то следую тому же алгоритму лишь с одним отличием. Запись заметок одновременно с чтением может раздражать, потому что вам каждый раз приходится откладывать книгу. Мне нравится помещать книгу на книжную подставку, что делает удобным создание длинных заметок и оставляет руки свободными во время чтения.

Печатные книги и аудиокниги очень классные, но эта система по-настоящему великолепна в ходе чтения книг электронных. Мой третий (и приоритетный) метод чтения — электронные книги на Kindle Paperwhite. Я могу легко выделить нужный пассаж во время чтения на Kindle — не требуется ничего печатать. После окончания чтения я использую программу под названием Clippings чтобы импортировать все мои Kindle-заметки в Evernote.

Эти три подхода значительно облегчают мне перенос заметок в Evernote, где они доступны для поиска. Даже если я не помню где прочитал о конкретной идее, я могу просто поискать в папке Evernote и быстро найти ответ.

2. Интегрируйте мысли в ходе чтения

Когда вы приходите в библиотеку, то видите, что все книги там разделены на различные категории: биографии, история, наука, психология. В реальном мире, конечно же, знания не разделены на чётко обозначенные области. Темы пересекаются и перетекают друг в друга. Все знания взаимосвязаны.

Самые полезные идеи очень часто обнаруживаются на стыке идей

Самые полезные идеи очень часто обнаруживаются на стыке идей. По этой причине я пытаюсь представить как книга которую я читаю может быть связана со всеми идеями, которые уже есть у меня в голове. Всякий раз как это возможно я стараюсь интегрировать идеи прочитанного с предыдущими.

К примеру:

Когда я читал книгу «Сигнальный мозг» нейробиолога В. С. Рамачандрана, то обнаружил, что одна из его ключевых идей связана с мыслью, о которой я узнал из социальной работы исследователя Брене Браун.
В ходе анализа заметок по статье Марка Менсона «Тонкое искусство не облажаться» я отметил как идея Марка об «убийстве себя» пересекается с эссе Пола Грэма о сохранении нашей идентичности.
Когда я прочитал «Мастерство» Джорджа Леонарда, то обнаружил что хотя вся его книга посвящена совершенствованию, она также проливает свет на связь между генетикой и производительностью.
Я добавил каждую из этих находок в мои заметки для конкретной книги. Этот процесс интеграции и соединения имеет решающее значение не только для «удержания» новых идей в вашем мозге, но также и для понимания мира в целом.

Очень часто люди используют одну книгу или статью как базис для целого мировоззрения, системы вглядов. Заставляя себя соединять идеи вы сможете понять, что единого взгляда на мир быть не может. Сложные связи между идеями — то место, где очень часто обнаруживается самое красивое знание.

3. Обобщите книгу в одном параграфе

Как только я заканчиваю книгу то заставляю себя обобщить весь прочитанный текст вего в трёх предложениях. Это ограничение — конечно, просто игра, но я нахожу это упражнение полезным, потому что это заставляет меня пересматривать свои заметки и думать о том, что в книге было действительно важным.

Как я могу описать эту книгу своему другу? Какие в ней основные идеи? Если бы я хотел реализовать из прочитанной книги только одну идею, то какой бы она была?

Во многих случаях я обнаруживал, что могу получить как правило столько же полезной информации путём перечитывания своего параграфа-резюме как если бы вновь перечитал всю книгу заново (в современных нонфикшн книгах очень много воды).

Я публиковал множество книжных резюме, в которых были в основном этот параграф и заметки по прочитанному. Если вам интересно как эти стратегии чтения выглядят на практике, то прочтите материалы по ссылке выше.

Приятного чтения!

Оригинал: jamesclear.com

I.

О бытии читателя

Мир до сих пор не осознал суть процедуры чтения. По большому счету, чтение похоже на эмбриогенез. Это самая таинственная вещь в биологии: непонятно, зачем плоду за несколько месяцев повторять всю историю жизни на Земле.

Когда мы читаем книжку, мы пребываем в состоянии чтения. Есть «читатели первого дня», «читатели второго дня» — зародыши в каком-то смысле. Странным образом их развитие невозможно ускорить или пропустить. Именно поэтому абсурдной кажется утопия простого переноса файла. Казалось бы, как бы было хорошо, если бы книжки на полке уже перенеслись в состав нашего знания. Но тем самым мы упустим главное — бытие читателя.

Я все время вспоминаю, как читал «Феноменологию духа» Гегеля или «Иосифа и его братьев» Томаса Манна: не знал, что будет дальше, рассматривал развилки, ждал, когда можно будет вернуться в книгу, то есть жил этой своеобразной читательской жизнью… Потом ты становишься читателем четвертого дня и, может быть, испытаешь некие разочарования. А потом, в качестве читателя пятого дня, поймешь что-то, что в итоге может и не подтвердиться.

Если взвесить, сколько такого рода читательский эмбриогенез занимает в нашей жизни, получится солидная цифра. Я почти всегда нахожусь в таком состоянии. Само бытие в качестве читателя, наверное, относится к тому, что греки называли telos [цель — прим. ред.] — жить такой жизнью нужно не для чего-то, а потому что где ты найдешь что-то более приключенческое?

О записках читателя

Я не понимаю, почему нет такого жанра, как записки читателя по ходу чтения. Есть же записки путешественника: в первый день ты заметил одно, во второй — другое. Критика пишется по факту прочтения, что неверно, а если и верно, то это не самое интересное. А самое интересное — это когда ты проник в Канта, Гегеля или Бергсона на 40 страниц, и что-то там обнаружил, и продолжаешь мыслить. Причем совершенно не знаешь, к чему придет автор. И так до самого конца.

Сам этот жанр парадоксальным образом пропущен, и в результате мы не имеем записок потенциально великих читателей. Если бы у нас были такие образцы творчества Гете или Сартра! Вместо этого мы имеем выписанные цитаты, конспекты. Когда я это понял, попытался заполнить лакуну. Так появилось эссе «Читая Катаева», сейчас я дописываю эссе «Читая Гегеля».

Чтение как экспедиция

Мы должны рассматривать сам процесс чтения как экспедицию, командировку, путешествие. Если мы акцентируем эти моменты, то поймем, что чтение — важнейший модус человеческого в человеке. Я уже не говорю об общении по этому поводу: когда встречаются два читателя третьего или четвертого дня, им есть что обсудить.

Есть люди, прекрасно знающие Петербург, ни на что не похожий — с его потайными ходами, местами, где живут друзья. Не каждого туда пустят, но этот человек проведет тебя ночью в какой-нибудь парк, где все карусели закрыты, но только ради того, что пришел он, карусель запустят, и можно будет прокатиться. В этом смысле опытный, интересный читатель мог бы выполнять функцию гида, что тоже было бы дополнением к устоявшимся жанрам в культуре.

О списках книг

Принято считать, что число книг, которые мы можем прочитать за всю свою жизнь, ограничено. Я встречал разные данные, от 500 до нескольких тысяч, — наверное, они соответствуют действительности. Возникает мысль: не было бы правильно написать список этих великих книг, прочитать их заранее и не тратить время на ерунду? Такого рода утопии встречаются довольно часто.

Рядом с ними находится утопия, которую я называю утопией псевдофундаментальности: непременно нужно начать с Гомера, чтобы дойти до Чака Паланика или Джулиана Барнса. Но все это заканчивается на середине «списка кораблей»: кому-то до литературы трубадуров удается дойти, кому-то до готического романа.

И то и другое я считаю фикцией: полноценная человеческая жизнь не укладывается в расписания. Нужно откликаться на спонтанные движения души и читать первое, что попадется под руку. Если на этом подоконнике на даче нашлась пыльная книга с оторванной обложкой — возьми ее и почитай. Может быть, время не окажется потраченным так уже бесполезно. А иногда расписание поездов за прошлый год может тебя чем-то таким порадовать. Επιφάνια [эпифания, явление божественного — прим. ред.] иногда важнее системы, и сохранять ее необходимо, иначе никогда не выстроится внутренняя бесконечность жизни. А стало быть, и не бойся, что не прочитаешь этот список.

«Мы читаем прекрасные книги только потому, что они есть»

Мне очень нравится изречение Татьяны Москвиной: мы читаем прекрасные книги только потому, что они есть. А не было бы их — и мы бы читали книги похуже. А не было бы их — и мы читали бы книги совсем плохонькие. И это все равно лучше, чем не читать ничего.

Всегда главная проблема в статусе этого занятия. Возможно же инструктивное чтение: я это не знал, а теперь знаю, и можно, как строительные леса, эту книгу отбросить. Возможно чтение, связанное с времяпрепровождением: делать нам нечего или мысли беспокоят и не удается заснуть. Здесь применяется какой-нибудь поводырь чужого воображения вроде детектива. Глядишь — мысли прилипли, как железные опилки к магниту, сложились в какую-нибудь сонную фигуру, и ты засыпаешь.

Но статус чтения может быть пониманием того, что ты на самом деле выходишь в некий мир — синтетический, искусственный, один из возможных, — и в нем какое-то время живешь, оставляя на всякий случай здесь свое телесное представительство. А поскольку это занятие больше ни для чего не нужно, кроме того, чтобы там, в ином мире, жить, я его связываю с тягой к многомерности. Я не думаю, что из книг можно извлечь какую-то практическую пользу.

Космические скорости чтения

Я начал интерпретировать это в духе космических скоростей. Есть три космические скорости. Первая нужна, чтобы выйти на земную орбиту. Вторая позволяет покинуть ее и путешествовать по Солнечной системе, третья означает возможность выйти за пределы Солнечной системы. Так же и с читательскими орбитами. Есть экзистенциально важная вещь — каждый человек хочет подключиться к историям других людей, особенно если они насыщены приключениями, там есть интрига, какое-то количество разговоров. Это первый момент, который выводит нас на орбиту читателя. На второй ступени важность приобретает магический порядок слов — ты понимаешь: «Вот Набоков. И не так уж и важно, о чем он пишет, — важно, как он пишет». На третьей ступени ты можешь отследить эволюцию автора, степень совпадений с собственной жизнью, можешь размышлять: а мог бы, хотел бы я так написать?

Против Смердякова

Многие наивно думают: заслуга современности в том, что мы смогли уйти от всего-навсего чтения про себя и смогли предъявить роскошный видеоряд в кино, разного рода интерактивности, гипертекст. Но элементарный взгляд на историю показывает нам, что все это было до того, как сформировался навык чтения про себя — были удивительные мистерии, сатурналии; нельзя было слушать музыку, не подтанцовывая и не подпевая. Изобретение навыка чтения про себя, быстрого вхождения в портал иномирности, является одним из величайших человеческих открытий, сопоставимого с открытием огня.

Читательскими мирами я был очарован лет в пять и до сих пор сохраняю эту очарованность. Непонятно, для чего нужно пребывание в этих мирах, но я настаиваю, что в этом есть самодостаточность. Если Смердяков говорит: «Не люблю я книжки, в них про неправду все написано», я утверждаю: сама комплектация души требует того, чтобы мы жили в нескольких мирах сразу.

II.

О детском чтении

Я родился в Минске, мой отец был военным летчиком. Семья много кочевала, особенно по советской Азии. Школу я закончил в городе Токмак, находящемся в Киргизии. Отец, как положено летчику, любил Сент-Экзюпери, Ремарка и в меру сил эти книжки мне подсовывал. Мать работала учительницей и читала огромное количество методической литературы, но ей не всегда удавалось дорваться до чего-нибудь типа Толстого или Гоголя.

В детстве я был брошен на произвол судьбы, но вокруг меня были хорошо укомплектованные книжные полки, тщательно перевозившиеся из города в город. Из них можно было какую-то жемчужину выловить. Там я, в частности, когда-то и нашел второе издание «Критики чистого разума» Канта в переводе Соколова. Это было, может быть, классе в седьмом или восьмом. Я начал читать, и было совершенно непонятно, о чем это. Но при этом я понял, что книга невероятно хороша и прекрасна. А так как я был отличником и какие-то учебники понимал с полуслова, это задело, и я перечитывал Канта до тех пор, пока не понял от начала и до конца. По крайней мере, я тогда считал, что понял. Это уже потом осознал, что мое понимание было сильно преувеличенным.

Детские книги и импринтинг

Детские книги невероятно важны благодаря импринтингу. Помните эксперименты Конрада Лоренца, установившего, что только что вылупившиеся цыплята или утята считают мамой первое существо, которое к ним приблизится. Если пронести в этот момент пушистую подушку или чучело коршуна, они будут за ним следовать.

У меня таким импринтом были книги про Незнайку. Я начал читать лет в пять, а может, и раньше, и на протяжении двух-трех лет они были моими любимыми книгами. Это до сих пор сказывается в системе внутреннего цитирования. Замечательные тезисы Незнайки — например: «Еще не доросли до моей музыки. Вот когда дорастут — сами попросят, да поздно будет. Не стану больше играть» — я использовал для описания проблемы маниакального авторства в современном искусстве.

«Белеет парус одинокий» Катаева я прочел лет в десять и понял, что эта вещь очень хорошо написана — просто шедевр. До встречи с такими книгами ты предполагаешь, что имеют значение приключения, причем нет разницы между приключениями Д’Артаньяна и Абсолютного духа. Но в какой-то момент возникает понимание, что параметры мира, в котором ты оказался, может быть, не так и существенны. Существен способ, которым это сделано, магия порядка слов. Интерес к Катаеву сохранился и в дальнейшем: его «Алмазный мой венец» по сей день является для меня образцом мемуарной прозы. Другим образцом является, скажем, «Speak, Memory» и «Другие берега» Набокова.

О ненужности нужных книг

Помните, у Высоцкого есть такая строчка — «Значит, нужные книги ты в детстве читал». Это одно из педагогических заклинаний, которые сводятся к тому, что тот, кто читал в детстве нужные книжки, вырос не подлецом, смог что-то такое морально-истинное в себе культивировать. Нужные книжки своего рода букварь добродетели. Размышляя над этим, я понял, что нам хотелось бы, чтобы мир был устроен так, но он устроен не так. Скорее, наоборот: путешествие в книжные миры обесточивает контакт с реальностью. Если мы привыкли следить за сложными психологическими переживаниями Анны Карениной, князя Мышкина или мадам Бовари и обнаруживаем, что вокруг не столь загадочные и сложные люди, — чувства придуманных персонажей вытесняют тот неброский психологический антураж, в котором мы живем. Появляется специфический книжный ребенок, не знающий живой жизни.

Я бы мог быть совершенно книжным ребенком, если бы не номадический образ жизни. Я, например, в шести школах учился. А вы представьте себе, что значит мальчишке, новичку, прийти в пятый класс, потом в девятый. Тут навыки книжного ребенка тебе ничем не помогут — так же, как и навыки отличника. Дворовые компании мне были в высшей степени знакомы, как и необходимость постоять за себя.

Самиздат

Начиная со старшего школьного возраста и вплоть до перестройки я читал самиздат. Все было в рамках доступности — Солженицын, Милован Джилас, Набоков, Ницше и Бергсон в старых русских переводах. Не говоря о том, что с конца 1970-х годов существовала система продажи англоязычной литературы: существовали такие магазины, где можно было купить книги, которые ни при каких обстоятельствах не могли появиться бы на русском. Начиная с «Brave New World» Олдоса Хаксли и заканчивая какими-нибудь популярными американскими социологами.

В мире самиздата всегда есть свои сталкеры, поводыри. Опознается же книжный ребенок. Не то чтобы он был совсем не от мира сего, но видно, что, может, «Приглашение на казнь» и прочтет. Тексты имелись в хождении, в распечатке — как говорилось тогда, отксеренные или «отэренные». Удивительное ощущение, когда они тебе давались на одну ночь. Как раз «Приглашение на казнь» мне было дано на одну ночь, и это было мое первое знакомство с Набоковым.

Поздняя советская эпоха была устроена удивительным образом. Там существовал своего рода теневой коммунизм и его прямые бенефициары, гигантский праздный класс: сторожа, рабочие, кочегары, операторы газовых котельных. Они приходили на некую условную работу и там занимались творчеством, обменивались стихами, произведениями живописи, читали.

Но, в принципе, средний советский человек второй половины 1970-х годов был уникальным феноменом. Он — или это, допустим, была она, сотрудница НИИ — приходил на работу, выполнял несколько формальных движений, поливал цветы и был свободен к тому, чтобы читать Набокова, Солженицына или обсуждать Тарковского. Мир никогда раньше не знал такой гигантской резонансной среды и больше не узнает ее — сейчас все разбросано по крошечным электронным коммьюнити. Потрясающий резонанс от батла Оксимирона и Гнойного — единственное, что может близко сравниться с выходом в журнале «Иностранная литература» перевода книги Габриэля Гарсии Маркеса «Сто лет одиночества». Но и это будет лишь жалкое подобие.

Следственный изолятор КГБ

В 1975 году я поступил на философский факультет Ленинградского государственного университета, а в 1977-м провел четыре месяца в следственном изоляторе КГБ на Литейном проспекте из-за антисоветской агитации. Незадолго до пятидесятилетия Октября мы с однокурсниками разбросали листовки, начинающиеся с обращения «Соотечественники!» и заканчивающиеся фразой «Мы верим, что наступит конец молчанию».

В изоляторе можно было читать: библиотека с русской классикой и переводными изданиями существовала. К тебе приходила в сопровождении конвоира ее работница, можно было кратенько побеседовать — и целых три книги на неделю взять. А поскольку в камерах было по два-три человека, чтения было вполне достаточно. Имелись вещи от Карамзина до Маркеса, даже были какие-то книжки — например, Мережковский в дореволюционном издании, — которые просто так в городской библиотеке не найдешь.

Изгнание и дальше

В изолятор КГБ меня завело не чтение, а воля к контактному проживанию, желание изменить что-то в этой действительности. А вскоре после того, как вышел на свободу, я оказался в стройбате. Это были, с одной стороны, всегда полукриминальные войска: туда призывались те, кто проходил по малолетке и не мог быть призван в более серьезные войска, или те, кто плохо знал русский язык — парни из азербайджанских и узбекских окраинных сел. Но были и люди, по разным причинам исключенные из университетов. Там я познакомился со множеством свидетелей Иеговы: тех граждан СССР, которые не хотели брать в руки оружие, ждала жесткая альтернатива — либо 4 года тюрьмы за уклонение от призыва, либо стройбат.

В стройбате в каком-то смысле очень сложно первые полгода — нужно отстаивать место под солнцем. Но в дальнейшие 1,5 года напряга с чтением особенно не было. Чем занимается стройбат? Его с утра выводят на объект. Всегда можно сделать так, чтобы работа встала: расходные материалы кончились, что-то запороли — возникает определенное зависание и каждый занимается своим делом. К тому же есть ночные дежурства. Однако возникала другая проблема — с доступом к книгам: была какая-то библиотека, но гораздо хуже, чем в СИЗО. И все равно какие-то книжки получали, передавали кому-то и сами обменивались.

До того, как вернуться на философский факультет ЛГУ, я работал сторожем, киномехаником, табунщиком, рабочим сцены. Это было изгнание, но оно касалось только невозможности как-то встроиться в социальную лесенку. Свободного времени было более чем достаточно — читай, что хочешь; беседуй, с кем хочешь. Тогда постоянно прочитывался весь корпус философской классики — от фрагментов ранних греческих философов до Гегеля. Когда делать было нечего, старался изучать языки — немецкий, французский, польский — и читать на них книжки.

В дальнейшем я тоже использовал каждую свободную минуту для чтения и письма. Есть люди, которым нужна определенная комфортность условий. Им нужна зеленая лампа, стол ровный, чтобы никто не беспокоил. Не дай бог где-то еще включен телевизор. Для меня это все несущественные факторы. Можно работать в поезде, в маршрутке. Помню, когда я был дворником в аспирантские годы, нередко среди всяких швабр, метел и ломов для скалывания льда можно было усесться и что-то почитать. Я до сих пор могу работать, когда свободен уголок стола, и через каждые пять минут тебя о чем-то спрашивают. Хотя подавляющее число моих знакомых рассматривают это как извращение: «Нормальному человеку такое недоступно».