Для пользы дела мне необходимы военные по
Выбрать главу
Сталин вместе с женой Надеждой Аллилуевой и в сопровождении 400 красногвардейцев 6 июня после двухдневного пути прибыл в Царицын, где находился штаб Северо-Кавказского военного округа.
Уже на следующий день, 7 июня Сталин телеграфирует Ленину, что, несмотря на неразбериху во всех сферах хозяйственной жизни, всё же навести порядок возможно.
Он обрисовал плачевное положение, в каком находился железнодорожный и водный транспорт, сообщал, что приступил к накоплению поездов в Царицыне, ввёл карточную систему и твёрдые цены в Царицыне, порекомендовал, чтобы ЦИК и Совнарком потребовал от Астраханского и Саратовского Советов вновь установить отменённую этими местными Советами хлебную монополию и твёрдые цены для пресечения спекуляции.
8 июня Сталин выступил на заседании Царицынского Совета с докладом о положении Советской Республики, о продовольственной политике пролетарского государства. Царицынская коммунистическая организация и Совет призвали коммунистов советских работников и всех сознательных рабочих содействовать продовольственным органам, поддерживать политику партии в деревне.
13 июня Сталин информировал Совнарком о принятых мерах: положение на транспорте улучшилось, успешно идёт сбор зерна, предпринимается ряд шагов по продовольственному снабжению Москвы. До конца июня ему, действительно, удаётся отправить в столицу несколько эшелонов с хлебом.
В письме к Ленину от 7 июля Сталин пишет, что южнее Царицына скопилось много хлеба на колёсах, но поскольку линия там ещё не восстановлена, то нет возможности отправить в Москву и этот хлеб. Сталин заверяет: «Как только прочистится путь, мы двинем к вам хлеб маршрутными поездами». В этом же письме он поставил вопрос так: «Дайте кому-либо (или мне) специальные полномочия (военного характера) в районе южной России для принятия срочных мер пока не поздно. Ввиду плохих связей окраин с центром необходимо иметь человека с большими полномочиями на месте для своевременного принятия срочных мер». Не дожидаясь ответа, через три дня Сталин пишет ещё одно письмо Владимиру Ильичу, где, в частности, заявляет: «Вопрос продовольственный естественно переплетается с вопросом военным. Для пользы дела мне необходимы военные полномочия. Я уже писал об этом, но ответа не получил. Очень хорошо. В таком случае я буду сам, без формальностей свергать тех командармов и комиссаров, которые губят дело. Так мне подсказывают интересы дела, и, конечно, отсутствие бумажки от Троцкого меня не остановит».
«Положение на юге не из лёгких». Такое нетерпение Сталина вполне объяснимо, если учесть, что под Царицыном красные оказались в тот период в тяжёлом положении: белоказачьи отряды захватили окрестные населённые пункты, чем не только затруднили выполнение возложенной на Сталина миссии, но и создали угрозу для самого Царицына. Характерно, что письмо Сталина от 7 июля начинается следующими словами: «Товарищу Ленину. Спешу на фронт. Пишу только по делу».
10 июля Сталин в письме Ленину протестует против распоряжений Троцкого, ведущих к развалу Царицынского фронта и потере Северо-Кавказского края. 18 июля — сообщает по прямому проводу Ленину об отправке в Москву с 12 по 16 июля пяти поездов с продовольствием.
По поручению Ленина, 19 июля Реввоенсовет Республики создаёт Военный совет Северо-Кавказского военного округа во главе с И.В. Сталиным. Наконец, в знак высокой оценки организаторских способностей Сталина, его надёжности и абсолютной преданности делу революции ему поручается «навести порядок, объединить отряды в регулярные части, установить правильное командование, изгнать всех неповинующихся».
Ознакомившись с планами обороны города, подготовленными военным руководителем Северо-Кавказского военного округа, командующим войсками, защищавшими Царицын, бывшим царским генералом Снесеревым (протеже Троцкого — Л.Б.), Сталин нашёл их вредительскими, пораженческими, направленными на сдачу Царицына силам контрреволюции. К концу июля Сталин арестовал почти весь штаб военного округа, подобранный Снесаревым. На протестующей телеграмме Троцкого Сталин написал: «Не принимать во внимание».
4 августа он направляет Ленину очередное письмо, в котором пишет: «Положение на юге не из лёгких. Военсовет получил совершенно расстроенное наследство, расстроенное отчасти инертностью бывшего военрука, отчасти заговором привлечённых военруком лиц в разные отделы Военного округа. Пришлось начинать всё сызнова, наладили дело снабжения, поставили оперативный отдел, связались со всеми участками фронта, отменили старые, я бы сказал, преступные приказы, и только после этого повели наступление на Калач и на юг, в сторону Тихорецкой…».
«Держите красные знамёна высоко!»
В письме от 31 августа Сталин с радостью сообщал Ленину: «…Наши дела на фронте идут хорошо. Не сомневаюсь, что пойдут ещё лучше (казачество разлагается окончательно). Жму руку моему дорогому и любимому Ильичу. Ваш Сталин»
А в телеграмме в адрес Совнаркома от 6 сентября нарком Сталин сообщает: «Наступление советских войск Царицынского района увенчалось успехом… Противник разбит наголову и отброшен за Дон. Положение Царицына прочное. Наступление продолжается».
Получив это известие, Совнарком поручил Военсовету СКВО приветствовать отличившиеся в боях царицынские полки и вручить им знамёна с надписью «За доблесть в боях», что и было сделано Сталиным на многотысячном митинге, состоявшемся в Царицыне 10 сентября. После митинга Сталин на несколько дней выезжает в Москву для доклада Ленину о положении на Южном фронте и назначается председателем вновь образованного Военно-революционного совета Южного фронта, а членами его РВС стали К. Ворошилов и С. Минин.
Из Москвы в Царицын на имя командующего фронтом Ворошилова была направлена приветственная телеграмма следующего содержания:
«Передайте наш братский привет геройской команде и всем революционным войскам Царицынского фронта, самоотверженно борющимся за утверждение власти рабочих и крестьян. Передайте им, что Советская Россия с восхищением отмечает геройские подвиги коммунистических и революционных полков Харченко, Колпакова, кавалерии Булаткина, броневых поездов Алябьева, Военно-Волжской флотилии.
Держите красные знамёна высоко, несите их вперёд бесстрашно, искореняйте помещичье-генеральскую и кулацкую контрреволюцию беспощадно и покажите всему миру, что Социалистическая Республика непобедима.
Председатель Совета народных Комиссаров
В. Ульянов-Ленин
Народный комиссар и председатель
Военно-революционного совета Южного фронта
И. Сталин
Москва,
19 сентября 1918 г.»
Августовское наступление генерала Краснова на Царицын провалилось, но контрреволюционный казачий круг издал новый приказ: взять Царицын к 15 октября во что бы то ни стало и соединиться с чехословацкими мятежниками. Было двинуто в бой не менее 40 полков объединённых армий под командованием опытнейших царских генералов. 18 октября Сталин, уже будучи назначенным Постановлением Совнаркома членом Реввоенсовета Республики, телеграфировал Ленину о разгроме красновских войск под Царицыном и в связи с завершением своей миссии выехал в Москву, откуда послал приветственную телеграмму революционным полкам, разгромившим белогвардейские войска под Царицыном.
29 октября в своей речи на пленуме Московского Совета Рабочих, Солдатских и Крестьянских Депутатов о положении дел на Южном фронте Сталин подводит итог царицынской эпопеи: «Генералы поняли, что наша армия представляет действительную, всё растущую силу, с которой справиться им не по плечу.
В чём же сила нашей армии? Почему она так метко бьёт врагов?
Сила нашей армии в её сознательности и дисциплине. Сознательность и пролетарская дисциплина — одна из причин нашего успеха на Южном фронте.
Вторая причина — появление нового красного офицерства. Это большей частью бывшие солдаты, получившие боевое крещение в целом ряде сражений и хорошо знающие боевое дело. Они ведут наши войска к победе.
Источник
– Не беспокойтесь, не беспокойтесь, – сильно окая, уговаривал Зотов, ногой нащупывая порог сеней. – Надо будет только выяснить один вопросик…
И ушёл.
И за ним Гуськов.
Проходя комнату военного диспетчера, лейтенант сказал:
– Этот состав задержите ещё.
В кабинете он сел за стол и писал.
«Оперативный пункт ТО НКВД.
Настоящим направляю вам задержанного, назвавшегося окруженцем Тверитиновым Игорем Дементьевичем, якобы отставшим в Скопине от эшелона 245413. В разговоре со мной…»
– Собирайся! – сказал он Гуськову. – Возьми бойца и отвезёшь его в Мичуринск.
Прошло несколько дней, миновали и праздники.
Но не уходил из памяти Зотова этот человек с такой удивительной улыбкой и карточкой дочери в полосатеньком платьице.
Всё сделано было, кажется, так, как надо.
Так, да не так…
Хотелось убедиться, что он таки переодетый диверсант или уж освобождён давно. Зотов позвонил в Мичуринск, в оперативный пункт.
– А вот я посылал вам первого ноября задержанного, Тверитинова. Вы не скажете – что с ним выяснилось?
– Разбираются! – твёрдо и сразу ответили в телефон. – А вы вот что, Зотов. В актах о грузах, сгоревших до восьми-десяти процентов, есть неясности. Это очень важное дело, на этом кто-то может руки нагреть.
И всю зиму служил Зотов на той же станции, тем же помощником коменданта. И не раз тянуло его ещё позвонить, справиться, но могло показаться подозрительным.
Однажды из узловой комендатуры приехал по делам следователь. Зотов спросил его как бы невзначай:
– А вы не помните такого Тверитинова? Я как-то осенью задержал его.
– А почему вы спрашиваете? – нахмурился следователь значительно.
– Да просто так… интересно… чем кончилось?
– Раз-берутся и с вашим Тверикиным. У нас брака не бывает.
Но никогда потом во всю жизнь Зотов не мог забыть этого человека…
Для пользы дела
1
– …Ну, кто тут меня?.. Здравствуйте, ребятки! Кого ещё не видела – здравствуйте, здравствуйте!
– С победой, Лидия Георгиевна!
– С новосельем!
– С победой и вас, мальчики! И вас, девочки! – Лидия Георгиевна вскинула руки и шевелила пальцами приветственно, всем видно. – С новым учебным годом – и на новом месте!
– Ура-а-а!!
– Не жалко, что поработали? Каникул – не жалко? Воскресений – не жалко?
– Не-е-ет!
– И скажите, ребята, как у нас с младшими благополучно кончилось: никто под кран не попал, никто в канаву не свалился!
Лидия Георгиевна стояла на верхней маленькой площадке лестницы, у дверей учительской, и оглядывала молодёжь, отеснившую её с трёх сторон – из узкого коридора справа, из узкого коридора слева и по неширокой лестнице снизу. Это было самое просторное помещение в здании техникума, здесь даже собрания устраивали, протягивая ещё репродукторы в коридоры. Обычно здесь не было много света, но в сегодняшний солнечный было довольно, чтоб различать лица и пестроту лёгких летних одежд. Подруги с подругами, друзья с друзьями сгрудились тесно, перекладывая подбородки через плечи передних и подтягиваясь за их шеи, чтоб лучше видеть, – и всё это вместе сияло и чего-то ждало от Лидии Георгиевны.
– А кто это там прячется от меня? Лина? Ты косу срезала? Такую косу!
– Да кто их теперь носит, Лидия Георгиевна!
Учительница озиралась, и ей хорошо было видно, как за лето преуспели новые девичьи причёски: где-то ещё мелькали, правда, и короткие косички с цветными бантиками, и скромные проборчики – но уже, о, как много стало этих по виду необихоженных, кой-как брошенных, полурастрёпанных, а на самом деле очень рассчитанных копнышек. А мальчики все были с незастёгнутыми во́ротами – и те, кто уже выкладывал покоряющий чуб, и у кого волосы торчали ёжиком.
Здесь не было младших – тех почти детей, но и столпившиеся старшекурсники были ещё в том незакоренелом, послушном возрасте, когда людей так легко повернуть на всё хорошее. Это светилось сейчас.
Едва выйдя сюда из учительской, и всё сразу увидя, и окунувшись в глаза и улыбки, Лидия Георгиевна взволновалась – от этого высшего ощущения учителя: когда тебя вот так ждут и обступают.
А они не могли бы назвать, что́ они видели в ней, просто по свойству юности любили всё непритворное: на лице её никому не трудно было прочесть, что она думает именно то, что говорит. И ещё особенно узнали и полюбили её за эти месяцы на стройке, где она провела и свой отпуск, куда приходила не в праздничных костюмах, а только в тёмном и где стеснялась посылать других на работу, куда сама не пошла бы. Она вместе с девочками мела, сгребала, подносила.
Ей было скоро тридцать, она была замужем и имела двухлетнюю дочку – но все студенты только что не в глаза называли её Лидочкой, и мальчишки гордились бросаться бегом по её поручениям, которые давала она лёгким, но властным движением руки, а иногда – это был знак особого доверия или надежды – прикоснувшись кончиками пальцев к плечу посылаемого.
– Ну, Лидия Георгиевна! Когда переезжаем?
– Когда?!
– Ребятки, семь лет ждали! Подождём ещё двадцать минут. Сейчас Фёдор Михеич вернётся.
– Лидия Георгиевна! А – что иногородним? Нам же надо или на квартиры – или будет общежитие?
– Надоело по два человека на койке!
– Да ещё б я не понимала, ребятки! А таскаться сюда за переезд по грязи?
– Туфель никогда не наденешь! Из сапог не вылазим!
– Но иногородним надо решать сегодня!
– А почему до сих пор не переехали?
– Там… недоделки какие-то…
– Всегда-а недоделки!
– Мы сами доделаем, пусть нас пустят!
Паренёк из комитета комсомола в рубашке в коричнево-красную клетку, который и вызвал Лидию Георгиевну из учительской, спросил:
– Лидия Георгиевна! Надо обсудить – как будем переезжать? Кто что будет делать?
– Да, ребятки, надо так организовать, чтоб хоть за нами-то задержки не было. У меня идея такая…
– Тише вы, пингвины!
– Такая идея: машин будет две-три, они перевозить будут, конечно, станки и самое тяжёлое. А всё остальное, друзья, мы вполне можем перетащить, как муравьи! Ну, сколько тут…? Какое расстояние?
– Полтора километра.
– Тысяча четыреста, я мерил!
– Чем ты мерил?
– Счётчиком велосипедным.
– Ну, так неужели будем машин ждать неделю? Девятьсот человек! – что ж мы, за день не перетащим?
– Перета-щим!
– Перета-а-ащим!!
– Давайте скорей, да здесь общежитие устроим!
– Давайте скорей, пока дождя нет!
– Вот что, Игорь! – Лидия Георгиевна повелительным движением приложила щепотку пальцев к груди юноши в красно-коричневой рубашке (у неё получалось это, как у генерала, когда он вынимает из кармана медаль и уверенно прикалывает солдату). – Кто тут есть из комитета? – Лидия Георгиевна и была от партбюро прикреплена к комитету комсомола.
– Да почти все. От вакуумного оба здесь, от электронщиков… На улице некоторые.
– Так! Сейчас соберитесь. Напишите, только разборчиво, список групп. Против каждой проставьте, сколько человек, и прикиньте, кому какую лабораторию, какой кабинет переносить – где тяжести больше, где меньше. Если удастся – придерживайтесь классных руководителей, но чтоб ребятам было по возрасту. И сейчас же мы с таким проектиком пойдём к Фёдор Михеичу, утвердим – и каждую группу прямо в распоряжение преподавателя!
– Есть! – выпрямился Игорь. – Эх, последнее заседание в коридоре, а там уж у нас комната будет! Алё! Комитет! Генка! Рита! Где соберёмся?
– А мы, ребятки, пошли на улицу! – звонко кликнула Лидия Георгиевна. – Там и Фёдора Михеича раньше увидим.
Повалили громко вниз и на улицу, освобождая лестницу.
Снаружи на пустыре перед техникумом, где плохо привились маленькие деревца, было ещё сотни две ребят. Третьекурсники вакуумного стояли тесной гурьбой, девушки – обмышку и, друг другу глядя в глаза, выпевали свой самодеятельный премированный гимн, хором настаивали:
Источник
Литературный журнал “Ритмы вселенной”
Владимир Маяковский фигура в русской литературе неоднозначная. Его либо любят, либо ненавидят. Основой ненависти обычно служит поздняя лирика поэта, где он воспевал советскую власть и пропагандировал социализм. Но со стороны обывателя, не жившего в ту эпоху и потока времени, который бесследно унёс многие свидетельства того времени, рассуждать легко.
Маяковский мог бы не принять советскую власть и эмигрировать, как это сделали многие его коллеги, но он остался в России до конца. Конец поэта печальный, но он оставался верен своим принципам, хотя в последние годы даже у него проскальзывают нотки недовольства положением вещей.
То, что начнет твориться в советской России после 30-х годов, поэт уже не увидит.
Стихотворение «Хорошее отношение к лошадям» было написано в 1918 году. Это время, когда ещё молодой Маяковский с восторгом принимает происходящие в стране перемены и без капли сожаления прощается со своей богемной жизнью, которую вёл ещё несколько лет назад.
Кобыла по имени “Барокко”. Фото 1910 года.
Большой поэт отличается от малого не умением хорошо рифмовать или мастерски находить метафоры, и уж точно не количеством публикаций в газетах и журналах. Большой поэт всегда берётся за сложные темы, которые раскрывает в своей поэзии – это даётся далеко не каждому, кто умеет писать стихи. Большой поэт видит не просто голод, разруху, когда люди видят голод и разруху. Он видит не роскошь и сытую жизнь, когда люди видят роскошь и сытую жизнь – подмечает те детали, мимо которых простой обыватель пройдёт мимо и не заметит ничего.
А Маяковский всю жизнь презирал мещанство и угодничество и очень хорошо подмечал тонкости своего времени.
О самой поэзии он выскажется так:
Поэзия — вся! — езда в незнаемое.
Поэзия — та же добыча радия.
В грамм добыча, в год труды.
Изводишь единого слова ради
тысячи тонн словесной руды.
В стихотворении (оно будет ниже) поэт напрямую обращается к животному. Но это обращение служит неким метафорическим мостом, который должен только усилить накал, происходящий в стихе и показать обычному обывателю всю нелепость и жестокость ситуации. Случаи жестокого обращения с лошадьми были часты в это время. Животных мучали до последнего, пока те действительно не падали замертво прямо на дорогах и площадях. И никто этого не пресекал. Это считалось нормой.
Животное же не человек…
Извозчики времён Маяковского.
Предлагаем вашему вниманию стихотворение «Хорошее отношение к лошадям», за которое по праву можно дать премию мира. Кстати, нобелевку в 2020 году получила американская поэтесса Луиза Глик. Аведь многие тексты Маяковского не хуже, и они то как раз о борьбе – борьбе за свободу и за равное существование на нашей планете.
Маяковский вдохновил множество хороших людей – именно поэтому его помнят и любят до сих пор.
Будь ты хоть человек, а хоть лошадка, которая отдаёт всю себя ради общей цели. Пусть поэт и обращается к лошади, но главную свою мысль он хочет довести до людей, которые стали слишком чёрствыми и жестокими.
Миру мир!
Хорошее отношение к лошадям
Били копыта,
Пели будто:
— Гриб.
Грабь.
Гроб.
Груб.-
Ветром опита,
льдом обута
улица скользила.
Лошадь на круп
грохнулась,
и сразу
за зевакой зевака,
штаны пришедшие Кузнецким клёшить,
сгрудились,
смех зазвенел и зазвякал:
— Лошадь упала!
— Упала лошадь! —
Смеялся Кузнецкий.
Лишь один я
голос свой не вмешивал в вой ему.
Подошел
и вижу
глаза лошадиные…
Улица опрокинулась,
течет по-своему…
Подошел и вижу —
За каплищей каплища
по морде катится,
прячется в шерсти…
И какая-то общая
звериная тоска
плеща вылилась из меня
и расплылась в шелесте.
«Лошадь, не надо.
Лошадь, слушайте —
чего вы думаете, что вы их плоше?
Деточка,
все мы немножко лошади,
каждый из нас по-своему лошадь».
Может быть,
— старая —
и не нуждалась в няньке,
может быть, и мысль ей моя казалась пошла,
только
лошадь
рванулась,
встала на ноги,
ржанула
и пошла.
Хвостом помахивала.
Рыжий ребенок.
Пришла веселая,
стала в стойло.
И всё ей казалось —
она жеребенок,
и стоило жить,
и работать стоило.
И стоило жить, и работать стоило!
Лайк и подписка – лучшая награда для канала.
Источник