К г паустовский польза чтения
Творчество К.Г. Паустовского для детей
Константин Георгиевич Паустовский – писатель, в произведениях которого высокая поэзия неразрывно и органично сливается с образовательной тенденцией. Паустовский является общепризнанным мастером слов, который считал, что писательство является призванием, которому он должен посвятить себя целиком.
Чтобы иметь право писать, необходимо хорошо знать жизнь, будущий писатель став молодым человеком решил отправиться в путешествие по стране, с нетерпением впитывая впечатления. Исследователь творчества К.Г. Паустовского Л. Кременцов отмечал, что вырасти в крупного мастера писателю позволили, прежде всего, психологический тип его личности – необычайно эмоциональный и в то же время волевой, а кроме того, прекрасная память, живой интерес к людям, к искусству, к природе; с годами – и широкая эрудиция, культура, богатейший жизненный опыт.
С детской литературой Паустовский давно связан. Многие его работы были опубликованы в детских журналах и детских издательствах. Журнал «Детская литература», опубликованный до войны, неизменно отвечал на каждую новую работу Паустовского.
Прошлое, настоящее и будущее объединяются в писательских писаниях, призывают поверить в мечту, стремиться к ее реализации. В своей работе он часто обращался к аудитории детей, создавая для них сказки («Стальное колечко», «Растрепанный воробей», «Дремучий медведь», «Теплый хлеб», «Заячьи лапы», «Кот-ворюга», «Артельные мужички», «Квакша», «Заботливый цветок» и другие), рассказы («Резиновая лодка», «Сивый мерин», «Барсучий нос», «Жильцы старого дома», «Подарок», «Сказочник», «Золотой линь» и другие), повести («Кара-Бугаз», «Собрание чудес», «Колхида» и другие).
В этих работах всегда есть юмор, добрый и оптимистичный. Рассказы Паустовского артистически совершенны, что также дает нам право сказать, что это рассказы для детей. Рассказы Паустовского стилистически безупречны. Способность проникнуть в тайну русской природы, передать «неуловимую связь» между человеком и природой («бормотание родников, крик журавлиных стай») оставляет большое впечатление в сердце молодого читателя.
Работу «Заботливый цветок» Паустовский относится к сказке, поскольку все, что происходит в природе, – это волшебство, чудо. Этим он хотел показать, что красота вся и кроется в повседневности, просто нужно уметь увидеть.
Простые в сюжете, написанные в лаконичной, «сжатой» прозе, работы Паустовского обогащают человеческую душу, помогают эстетическому и эмоциональному развитию подрастающего читателя. «Нет хуже, когда у человека душа сухая. Вянет от таких жизнь, как трава от осенней росы»,— говорит старику собиратель песен в рассказе «Колотый сахар».
Познавательный разнообразный материал, который содержится почти в каждом произведении писателя, простота и увлекательность изложения, где четко выражено отношение к добру и злу, стилистическое совершенство – все это обеспечивает книгам Паустовского прочный успех и широкую популярность среди юных читателей.
Произведения Паустовского после их появления становились очень популярными среди юных читателей. Известный критик детской литературы А. Роскин заметил, что если бы чеховские герои из рассказа «Мальчики» читали Паустовского, то бежали бы они не в Америку, а на Кара-Бугаз, на Каспийское море, — столь сильно было влияние его произведений на юные души.
Его книги учат вас любить свою природу, быть наблюдательным, видеть в обычном необычное и быть в состоянии фантазировать, быть добрым, честным, способным распознавать и исправлять свою собственную вину, другие важные человеческие качества, которые так необходимы в жизнь.
О юности и детстве писатель вспоминал в книгах «Далекие годы», «Беспокойная юность», «Романтики». Его первые работы были полны ярких экзотических красок. Объясняется это тем, что вокруг него в детстве постоянно «шумел ветер необычайного» и его преследовало «желание необыкновенного».
Особенностью Паустовского было романтическое восприятие мира. Правда, ему удалось оставаться реалистично конкретным. Тщательный взгляд на все проявления жизни людей и природы не заглушил романтический звук прозы Паустовского. Он сказал, что романтика не противоречит острой заинтересованности в «грубой жизни» и любви к ней; почти во всех областях человеческой деятельности заложены золотые зерна романтики.
С большой щедростью зерна романтики рассыпаны и в маленьких рассказах Паустовского о детях. В «Барсучьем носе» (1935) – мальчик наделен особым зрением и слухом: он слышит шепот рыбы; видит, как муравьи устраивают паром через поток сосновой коры и паутины. Не удивительно, что именно ему дано было увидеть, как барсук лечит обожженный нос, засунув его в мокрую и холодную труху старого соснового пня. В рассказе «Ленька с Малого озера» (1937) – мальчик очень хочет узнать, из чего сделаны звезды, и отважно отправляется по болотам искать «метеор». История полна восхищения ненасытностью мальчика, его пристальным наблюдением: «Ленька первый, из многих сотен людей, которых я встречал в своей жизни, рассказал мне, где и как спит рыба, как годами тлеют под землей сухие болота, как цветет старая сосна и как вместе с птицами совершают осенние перелеты маленькие пауки». У героя обеих историй был настоящий прототип – маленький друг писателя Вася Зотов. Паустовский часто возвращался к этому образу, давая разные имена. Например, в рассказе «Заячьи лапы» (1937) он – Ваня Малявин, осторожно, нежно заботясь о зайце с лапами, опаленными во время лесного пожара.
Атмосфера юмора, доброты, наполняет сказки Паустовского и рассказы о животных. Красный котик-вор («Кот-ворюга», 1936), долгое время преследовал людей с невероятными трюками и, наконец, пойман «в действии», поскольку наказание получает «чудесный обед» и даже способен на «благородные дела». Щенок выгрыз пробку резиновой лодки, и «густая струя воздуха с ревом вырвалась из клапана, как вода из пожарного шланга, ударила в морду, подняла на Мурзике шерсть и подбросила его в воздух». За эту выходку хулигана щенка не взяли на озеро. Но он то же совершает «щенячий подвиг»: ночью один бежит через лес к озеру. И вот уже «мохнатая, мокрая от слез Мурзикина морда» прижимается к лицу рассказчика.
Писатель убежден, что общение между детьми и животными должно основываться на любви и уважении. Если же этого не происходит – как в сказке «Теплый хлеб» (1945), — то происходят самые страшные события. Мальчик Филька оскорбил раненого коня, и затем лютый мороз упал на деревню. Только искреннее раскаяние Фильки, его горячее желание искупить свою вину, наконец, привело к тому, что задул «теплый ветер».
Романтическая узость повествования, характерная для писаний Паустовского, появляется уже в самом начале сказки: «Слеза скатилась у коня из глаз. Конь заржал жалобно, протяжно, взмахнул хвостом, и тотчас в голых деревьях, в изгородях и печных трубах завыл, засвистел пронзительный ветер, вздул снег, запорошил Фильке горло».
Характерной особенностью рассказов Паустовского является искусная смесь настоящего и прекрасного. Петя пасет колхозных телят, наблюдает за бобрами и птицами, рассматривает цветы и травы. Но вот в повествование вплетается история нападения старого медведя на стадо. Все животные и птицы находятся на стороне Пети и яростно сражаются с медведем, на человеческом языке угрожая ему («Дремучий медведь», 1948). Обычная жизнь девчушки Маши в «Растрепанном воробье» (1948) продолжается параллельно с фантастической жизнью птиц – старой вороной и оживленным воробьем Пашкой. Ворона украла у Маши букет из стеклянных цветов, а воробей забрал его и вывел на сцену театра, где танцевала Машина мама. Персонажи Паустовского – «артельные мужички», лягушка-квакша или «заботливый цветок» – помогают людям, как и в народных сказках, в ответ на доброе отношение к ним. Так проявляется традиционно дидактическое направление его работ, предназначенных для детей. Гармония человеческих чувств и красоты в природе является идеалом Константина Паустовского. Слова Константина Георгиевича Паустовского «Люди обычно уходят в природу, как на отдых. Я же думал, что жизнь в природе должна быть постоянным состоянием» могут быть своего рода лейтмотивом работы писателя. В русской прозе он оставался в основном певцом природы среднерусской полосы.
Например, его сказки «Стальное колечко» (1946), «Дремучий медведь» (1948), «Растрепанный воробей» (1948) или «Теплый хлеб» (1954).
По его манере, Паустовский оказался близким к Андерсену: он также знал, как видеть в обычном необычном, его работы всегда насыщены событиями, и любое событие кажется необычным, выходящим из обычной серии вещей. Животные и птицы способны вести очень интересный диалог с человеком, в то время как основная идея автора всегда выражается ненавязчиво и тонко. Сказки Паустовского отличаются особой грацией, они написаны простым и емким языком: «Музыка громко и весело запела о счастье», «Ночью в лесу выли продрогшие волки», «Вот так же, как снег, сыплются на людей счастливые сны и сказки».
Источник
Константина Паустовского четыре раза выдвигали на Нобелевскую премию по литературе, однако сегодня немногие упомянут его фамилию, перечисляя классиков XX века. Писатель и основатель книжного магазина «Живет и работает» Денис Крюков рассказывает о неочевидной актуальности разнообразного творчества Паустовского, незаслуженно попавшего в гетто природоведения.
Паустовский — не Пришвин
«Я обещал одной газете написать статью о Чехове. Но, начав ее, тут же убедился, что писать сейчас о Чехове в том жанре, какой мы определяем словом „статья“, очень трудно и, пожалуй, почти невозможно… И вот я решил статьи не писать, а обратиться к своим записям на папиросной коробке. Может быть, там где-нибудь и проскользнет то „чувство Чехова“, которое я не могу еще точно определить» (К. Г. Паустовский, «Золотая роза»). Взявшись за текст про Паустовского, я столкнулся с похожей проблемой. А пиетет, испытываемый к фигуре писателя, только усложняет задачу. И все же расскажу о своем Паустовском с одной-единственной целью: показать, перефразируя Мариэтту Шагинян, что жить все-таки легче, когда у тебя есть Паустовский.
Я часто хожу по городу с книжкой в руках, потому что не люблю сумок. Любопытно, что на ту или иную книгу знакомые реагируют по-разному. Отдельный случай — томик Паустовского. Заметив фамилию автора, эти самые знакомые, — а большинство из них далеко не чуждо миру культуры — обычно произносят примерно такую фразу: «Паустовский? Хм. Ну да, ты такое любишь».
Скорее всего, они просто убеждены, что Паустовский — школьное чтение про природу, которое к великим достижениям мировой культуры ХХ века не имеет никакого отношения. Большинство из них, конечно же, не видят разницы между ним и Пришвиным. Но дело не в том, что я не умею подбирать знакомых, а в том, что за последние десятилетия произошла странная переоценка ценностей, коснувшаяся многих советских авторов — и не в последнюю очередь Константина Георгиевича Паустовского.
Паустовский со своей собакой, дворнягой по кличке Грозный. Фото: Филипп Халсман / Евгений Гурко
Знаменитая история о том, как Марлен Дитрих стояла на коленях перед писателем на сцене ЦДЛ, несомненно, интерпретируется нашими современниками исключительно как фанаберия великой певицы, а не как реальная расстановка сил в мире искусства. Тот факт, что Паустовский четырежды номинировался на Нобелевскую премию, тоже рассматривается как политические подковерные игры Запада и Востока. О том, что переводами Паустовского на французский занималась секретарь Матисса Лидия Делекторская (она же была инициатором приезда автора в Париж), вообще не всем известно. В польской «Википедии» Паустовский и вовсе значится как автор для детей и подростков. О том же свидетельствует и «хит для своих» «Паустовский, Бианки и Пришвин» петрозаводской группы «Громыка». И если ансамбль таким образом удачно определяет заповедную зону действия, то сам факт занесения великого писателя в гетто природоведения по-настоящему страшен.
Стилистическая простота и пиратская романтика
Когда мне в 2000 году пришлось впервые попасть в редакцию «Гудка» в Вознесенском переулке, я сразу же обратил внимание на галерею портретов именитых авторов газеты: Олеша, Ильф, Петров, Бабель, Зощенко, Катаев, Грин и, конечно же, Паустовский. Тогда, с завистью глядя в их лица, я тоже считал, что Паустовский — это про природу. Но очень скоро прочитал три тома из «Повести о жизни»: «Время больших ожиданий», «Бросок на юг» и «Книгу скитаний». Три кирпича литературных баек из жизни 1920–1930-х годов — настоящий клад для любого филолога. По ним можно изучать культурную жизнь того времени.
Поражало в них несколько вещей. Во-первых, какой же грандиозный звездопад случился тогда: десятки мощнейших авторов закаляли сталь, рубили породу и держали строй. Они были пионерами. Во-вторых, интонация Паустовского, сочетавшая в себе стилистически выверенную простоту и пиратскую романтику. Ну и фигура автора, который присутствовал везде и всегда, но был при этом каким-то полупрозрачным: чтобы лучше слышать и видеть. Сам Паустовский писал об этом времени так: «Наши потомки будут, конечно, завидовать нам, участникам и свидетелям великих переломов в судьбе человечества» («Беспокойная юность»). И я, конечно, завидовал.
Будучи в Одессе, мы с товарищем решили зайти в дом-музей писателя. Явно соскучившаяся по посетителям смотрительница заметила в наших взглядах искренний интерес и тут же провела для нас стремительную — в одесском стиле — экскурсию. Вскоре мы поймали себя на том, что многие истории мы как будто уже знали, но сейчас они были рассказаны с некоторыми сюжетными отклонениями. И дело не в том, что смотрительница что-то путала. Просто «Повесть о жизни» — а мы знали эти истории в первую голову именно по ней — не воспоминания в чистом виде. Паустовский писал книгу, где, конечно, жизнь и творчество являются равноценными компонентами авторского метода, но при этом подчинял воспоминания художественному замыслу.
«Большинство ссылается на свое исключительное пристрастие к правдивости, полагая, что писательство — это вранье. Они не подозревают, что факт, поданный литературно, с опусканием ненужных деталей и со сгущением некоторых характерных черт, факт, освещенный слабым сиянием вымысла, вскрывает сущность вещей во сто крат ярче и доступнее, чем правдивый и до мелочей точный протокол» («Кара-Бугаз»).
Брутальные образы, приключения и великолепный русский язык
Неоправданное занесение Паустовского в своеобразное гетто, по сути, исключает восприятие его творчества как современного ХХ веку. Но возьмем, к примеру, его этапное произведение «Кара-Бугаз». Описывая мертвейшую точку планеты, наводившую ужас на путешественников в течение нескольких столетий, автор использует такие шершавые и неуютные краски, что ты кожей ощущаешь подавляющую неприкаянность места. При этом каждая глава в первой половине книги сработана в разной стилистике, а главный герой появляется только во второй. Настолько странно сбалансированная композиция и запускает двигатель этого сверхсовременного производственного романа, который читается как приключенческая литература и не уступает по брутальности образов текстам Платонова.
Выдающимся экспериментом с приключенческим жанром остается его ранний роман «Блистающие облака». Тут есть все: отчаянное одиночество, южная романтика, сутенеры, сумасшедшие, драка в пивной, наркотики, убийство утюгом, стрельба, китайский мокрушник и даже американский шпион! Впрочем, подчиняется весь этот остросюжетный хоровод двум константам: «воздушному флоту и литературе». «Блистающие облака» — это литературоцентричный детектив с круто сваренным психологизмом и мощнейшими диалогами, достойными мгновенной экранизации. И мне до отчаяния непонятно, почему эта книга не лежит у изголовья всего молодого поколения нашей страны.
Многим произведениям Паустовского свойственно «конвертное письмо». Автор упаковывает в них реальные и вымышленные документы, письма, рассказы в рассказе — зачастую опережая высоколобых европейских коллег с их «текстом в тексте». А еще Паустовский — мастер изображения психологических пограничных состояний. В «Блистающих облаках» — это кокаиновая истерика ростовской проститутки. В «Кара-Бугазе» — ежедневные затемнения разума у геолога Шацкого. В «Броске на юг» — описания подступающих галлюцинаторных приступов малярии у лирического героя.
Включение в школьную программу пейзажной прозы писателя, сослужившее ему в итоге дурную службу, на самом деле было попыткой канонизации его как стилиста. И стиль его действительно безупречен: чтение любой книги Паустовского — это погружение в великолепный русский язык. Для меня же есть две критично высокие точки Паустовского: «Созвездие гончих псов» и глава «Стужа» из «Книги скитаний». В обоих случаях автор немыслимым образом увязывает внутренний отчаянный психологизм героев с внешними вроде бы малорифмующимися событиями: атакой франкистов на горную обсерваторию в Испании и смертью Ленина. И в каждом тексте есть емкие строчки, заставляющие меня вытаращенно смотреть на мир:
«Нельзя забывать любящих, лучше их убить, чем забыть»
или:
«Человек не может быть один. Если он один, то только по собственной вине. Только поэтому».
Путешествия и — все-таки любовь к природе
Проза Паустовского обладает еще одним магическим свойством. Про какую бы точку на карте он ни писал, туда начинает тянуть, как пса на охоту. Так я попал в ту же Одессу, Петрозаводск и Старую Рузу. И это свойство отнюдь не случайно. Сам Паустовский не раз отмечал важную роль попутчика («Блистающие облака») и спутника («Кара-Бугаз»), а его книги — величайшие спутники в любом путешествии.
Однажды, начитавшись Паустовского, я не выдержал и рванул в ту самую Мещеру, деревню Солотча, где находится еще один дом-музей автора и знаменитая тропа Паустовского. Там я поселился в заповедном пансионате, бродил среди корабельных сосен и наблюдал с высокого обрыва за течением реки. Да-да, Паустовский и правда великий мастер описания природы. Даже Михаил Михайлович Пришвин писал в своих дневниках, что, не будь он Пришвиным, хотел бы писать как Паустовский. Но не нужно думать, что любовь к природе последнего была своего рода эскапизмом или привычкой к этюдам. «С детских лет одна страсть завладела мной — любовь к природе. Временами она приобретала такую остроту, что пугала моих близких» («Беспокойная юность»). Писать так и столько про природу посреди бушующего ХХ века — смелый и неочевидный шаг для автора подобного уровня.
Константин Георгиевич Паустовский был и остается крайне современным автором. Мало того, он настоящая литературная звезда. А если мы не можем понять значимость ее свечения, то в этом, ребята, виновата только наша оптика. Звезда на месте и имеет следующее астрономическое название: (5269) Paustovskij.
Другие произведения Паустовского
Источник