Ломоносов о пользе стекла в науке

Неправо о вещах те думают, Шувалов,

Которые стекло чтут ниже минералов,

Приманчивым лучом блистающих в глаза:

Не меньше польза в нем, не меньше в нем краса.

Нередко я для той с Парнасских гор спускаюсь;

И ныне от нее на верх их возвращаюсь,

Пою перед тобой в восторге похвалу

Не камням дорогим, ни злату, но стеклу.

И как я оное хваля воспоминаю,

Не ломкость лживого я счастья представляю.

Не должно тленности примером тое быть,

Чего и сильный огнь не может разрушить,

Других вещей земных конечный разделитель;

Стекло им рождено, огонь его родитель.

С натурой некогда он произвесть хотя

Достойное себя и оныя дитя,

Во мрачной глубине, под тягостью земною,

Где вечно он живет и борется с водою,

Все силы собрал вдруг и хляби затворил,

В которы Океан на брань к нему входил.

Напрягся мышцами и рамена подвинул,

И тяготу земли превыше облак вскинул.

Внезапно черный дым навел густую тень;

И в ночь ужасную переменился день.

Не баснотворного здесь ради Геркулеса

Две ночи сложены в едину от Зевеса;

Но Этна правде сей свидетель вечный нам,

Которая дала путь чудным сим родам.

Из ней разженная река текла в пучину,

И свет, отчаясь, мнил, что зрит свою судьбину!

Но ужасу тому последовал конец:

Довольна чадом мать, доволен им отец.

Прогнали долгу ночь и жар свой погасили

И солнцу ясному рождение открыли.

Но что ж от недр земных родясь произошло?

Любезное дитя, прекрасное стекло.

Увидев, смертные о как ему дивились!

Подобное тому сыскать искусством тщились.

И было в деле сем удачно мастерство:

Превысило своим раченьем естество.

Тем стало житие на свете нам счастливо,

Из чистого стекла мы пьем вино и пиво

И видим в нем пример бесхитростных сердец:

Кого льзя видеть сквозь, тот подлинно не льстец.

Стекло в напитках нам не может скрыть примесу;

И чиста совесть рвет притворств гнилу завесу.

Но столько ли уже, стекло, твоих похвал,

Что нам в тебе вино и мед сам слаще стал?

Никак! Сие твоих достоинств лишь начало,

Которы мастерство тебе с природой дало.

Исполнен слабостьми наш краткий в мире век;

Нередко впадает в болезни человек!

Он ищет помощи, хотя спастись от муки,

И жизнь свою продлить врачам дается в руки.

Нередко нам они отраду могут дать,

Умев приличные лекарства предписать;

Лекарства, что в стекле хранят и составляют,

В стекле одном они безвредны пребывают.

Мы должны здравия и жизни часть стеклу:

Какую надлежит ему принесть хвалу!

Хоть вместо оного замысловаты хины

Сосуды составлять нашли из чистой глины,

Огромность тяжкую плода лишенных гор

Художеством своим преобратив в фарфор,

Красой его к себе народы привлекают,

Что, плавая, морей свирепость презирают.

Однако был бы он почти простой горшок,

Когда бы блеск стекла дать помощи не мог.

Оно вход жидких тел от скважин отвращает,

Вещей прекрасных вид на нем изображает.

Имеет от стекла часть крепости фарфор;

Но тое, что на нем увеселяет взор,

Сады, гульбы, пиры и все, что есть прекрасно,

Стекло являет нам приятно, чисто, ясно.

Искусство, коим был прославлен Апеллес

И коим ныне Рим главу свою вознес,

Коль пользы от стекла приобрело велики,

Доказывают то финифти, мозаики,

Которы в век хранят геройских бодрость лиц,

Приятность нежную и красоту девиц;

Чрез множество веков себе подобны зрятся

И ветхой древности грызенья не боятся.

Когда неистовый, свирепствуя, борей,

Стисняет мразом нас в упругости своей,

Великой не терпя и строгой перемены,

Скрывает человек себя в толстые стены.

Он был бы принужден без свету в них сидеть

Или с дрожанием несносный хлад терпеть,

Но солнечны лучи он сквозь стекло впускает,

И лютость холода чрез то же отвращает.

Отворенному вдруг и запертому быть –

Не то ли мы зовем, что чудеса творить?

Потом как человек зимой стал безопасен;

Еще при том желал, чтоб цвел всегда прекрасен

И в северных странах в снегу зеленый сад,

Цейлон бы посрамил, пренебрегая хлад.

И удовольствовал он мысли прихотливы,

Зимою за стеклом цветы хранятся живы;

Дают приятный дух, увеселяют взор

И вам, красавицы, хранят себя в убор.

Позволь, любитель муз, я речь свою склоняю

И к нежным сим сердцам на время обращаю.

И музы с оными единого сродства;

Подобна в них краса и нежные слова.

Счастливой младостью твои цветущи годы

И склонной похвала и ласковой природы

Мой стих от оных к сим пренесть не возбранят.

Прекрасный пол, о коль любезен вам наряд!

Дабы прельстить лицом любовных суеверов,

Какое множество вы знаете манеров;

И коль искусны вы убор переменять,

Чтоб в каждый день себе приятность нову дать.

Но было б ваше все старанье без успеху,

Наряды ваши бы достойны были смеху,

Когда б вы в зеркале не видели себя.

Вы вдвое пригожи, стекло употребя.

Когда блестят на вас горящие алмазы,

Двойной кипит в нас жар сугубыя заразы!

Но больше красоты и больше в них цены,

Когда круг них стеклом цветки наведены.

Вы кажетесь нам в них приятною весною,

В цветах наряженной усыпанных росою.

Во светлых зданиях убранства таковы.

Но в чем красуетесь, о сельски нимфы, вы?

Природа в вас любовь подобную вложила,

Желанья нежны в вас подобна движет сила;

Вы также украшать желаете себя.

За тем прохладные поля свои любя,

Вы рвете розы в них, вы рвете в них лилеи,

Кладете их на грудь и вяжете круг шеи.

Таков убор дает вам нежная весна!

Но чем вы краситесь в другие времена,

Когда, лишась цветов, поля у вас бледнеют

Или снегами вкруг глубокими белеют,

Без оных что бы вам в нарядах помогло,

Когда бы бисеру вам не дало стекло?

Любовников он к вам не меньше привлекает,

Как блещущий алмаз богатых уязвляет.

Или еще на вас в нем больше красота,

Когда любезная в вас светит простота!

Так в бисере стекло, подобяся жемчугу,

Любимо по всему земному ходит кругу.

Им красится народ в полунощных степях,

Им красится арап на южных берегах.

В Америке живут, мы чаем, простаки,

Что там драгой металл из Сребряной реки

Дают европскому купечеству охотно,

И бисеру берут количество несчетно;

Но тем, я думаю, они разумне нас,

Что гонят от своих бедам причину глаз,

Им оны времена не будут в век забвенны,

Как пали их отцы для злата побиенны.

О коль ужасно зло! На то ли человек

В незнаемых морях имел опасный бег,

На то ли, разрушив естественны пределы,

На утлом дереве обшел кругом свет целый,

Затем ли он сошел на красны берега,

Чтоб там себя явить свирепого врага?

По тягостном труде, снесенном на пучине,

Где предал он себя на произвол судьбине,

Едва на твердый путь от бурь избыть успел,

Военной бурей он внезапно зашумел.

Уже горят царей там древние жилища;

Венцы врагам корысть, и плоть их вранам пища!

И кости предков их из золотых гробов

Чрез стены падают к смердящим трупам в ров!

С перстнями руки прочь и головы с убранством

Секут несытые и златом и тиранством.

Иных свирепствуя в средину гонят гор

Драгой металл изрыть из преглубоких нор.

Смятение и страх, оковы, глад и раны,

Что наложили им в работе их тираны,

Препятствовали им подземну хлябь крепить,

Чтоб тягота над ней могла недвижна быть.

Обрушилась гора: лежат в ней погребенны

Бесчастные! Или поистине блаженны,

Что вдруг избегли все бесчеловечных рук,

Работы тяжкия, ругательства и мук!

Оставив кастиллан невинность так попранну,

С богатством в отчество спешит по Океану,

Надеясь оным всю Европу вдруг купить.

Но златом волн морских не можно утолить.

Подобный их сердцам борей, подняв пучину,

Навел их животу и варварству кончину,

Погрязли в глубине с сокровищем своим,

На пищу преданы чудовищам морским.

То бури, то враги толь часто их терзали,

Что редко до брегов желанных достигали.

О коль великий вред! От зла рождалось зло!

Виной толиких бед бывало ли стекло?

Никак! Оно везде наш дух увеселяет:

Полезно молодым и старым помогает.

По долговременном теченьи наших дней

Тупеет зрение ослабленных очей.

Померкшее того не представляет чувство,

Что кажет в тонкостях натура и искусство.

Велика сердцу скорбь лишиться чтенья книг;

Скучнее вечной тьмы, тяжелее вериг!

Тогда противен день, веселие досада!

Одно лишь нам стекло в сей бедности отрада.

Оно способствием искусныя руки

Подать нам зрение умеет чрез очки!

Не дар ли мы в стекле божественный имеем?

Что честь достойную воздать ему коснеем?

Взирая в древности народы изумленны,

Что греет, топит, льет и светит огнь возженный,

Иные божеску ему давали честь;

Иные знать хотя, кто с неба мог принесть,

Представили в своем мечтанье Прометея,

Что, многи на земли художества умея,

Различные казал искусством чудеса:

За то Минервою был взят на небеса.

Похитил с солнца огнь и смертным отдал в руки.

Зевес воздвиг свой гнев, воздвиг ужасны звуки.

Продерзкого к горе великой приковал,

И сильному орлу на растерзанье дал.

Он сердце завсегда коварное терзает,

На коем снова плоть на муку вырастает.

Там слышен страшный стон, там тяжка цепь звучит,

И кровь чрез камни вниз текущая шумит.

О коль несносна жизнь! Позорище ужасно!

Но в просвещенны дни сей вымысл видим ясно.

Пииты, украшать хотя свои стихи,

Описывали казнь за мнимые грехи.

Мы пламень солнечный стеклом здесь получаем,

И Прометея тем безбедно подражаем.

Ругаясь подлости нескладных оных врак,

Небесным без греха огнем курим табак;

И только лишь о том мы думаем, жалея,

Не свергла ль в пагубу наука Прометея?

Не злясь ли на него невежд свирепых полк,

На знатны вымыслы сложил неправый толк?

Не наблюдал ли звезд тогда сквозь телескопы,

Что ныне воскресил труд счастливой Европы?

Не огнь ли он стеклом умел сводить с небес

И пагубу себе от варваров нанес,

Что предали на казнь, обнесши чародеем?

Коль много таковых примеров мы имеем,

Что зависть, скрыв себя под святости покров,

И груба ревность с ней на правду строя ков,

От самой древности воюют многократно,

Чем много знания погибло невозвратно!

Коль точно знали б мы небесные страны,

Движение планет, течение луны,

Когда бы Аристарх завистливым Клеантом

Не назван был в суде неистовым Гигантом,

Дерзнувшим землю всю от тверди потрясти,

Круг центра своего, круг солнца обнести;

Дерзнувшим научать, что все домашни боги

Терпят великий труд всегдашния дороги;

Вертится вкруг Нептун, Диана и Плутон:

И страждут ту же казнь, как дерзкий Иксион;

И неподвижная земли богиня Веста

К упокоению сыскать не может места.

Под видом ложным сих почтения богов

Закрыт был звездный мир чрез множество веков.

Боясь падения неправой оной веры,

Вели всегдашню брань с наукой лицемеры:

Дабы она, открыв величество небес,

И разность дивную неведомых чудес,

Не показала всем, что непостижна сила

Единого творца весь мир сей сотворила.

Что Марс, Нептун, Зевес, все сонмище богов

Не стоят тучных жертв, ниже под жертву дров!

Что агнцев и волов жрецы едят напрасно;

Сие одно, сие казалось быть опасно.

Оттоле землю все считали посреде.

Астроном весь свой век в бесплодном был труде,

Запутан циклами, пока восстал Коперник,

Презритель зависти и варварству соперник:

В средине всех планет он солнце положил,

Сугубое земли движение открыл.

Одним круг центра путь вседневный совершает,

Другим круг солнца год теченьем составляет,

Он циклы истинной системой растерзал

И правду точностью явлений доказал.

Потом Гугении, Кеплеры и Невтоны,

Преломленных лучей в стекле познав законы,

Разумный подлинно уверили весь свет,

Коперник что учил, сомнения в том нет.

Клеантов не боясь, мы пишем все согласно,

Что истине они противятся напрасно.

В безмерном углубя пространстве разум свой,

Из мысли ходим в мысль, из света в свет иной.

Везде божественну премудрость почитаем,

В благоговении весь дух свой погружаем.

Чудимся быстрине, чудимся тишине,

Что бог устроил нам в безмерной глубине.

В ужасной скорости и купно быть в покое,

Кто чудо сотворит кроме его такое?

Нас больше таковы идеи веселят,

Как, божий некогда описывая град

Вечерний, Августин [1] душею веселился.

О коль великим он восторгом бы пленился,

Когда б разумну тварь толь тесно не включал,

Под нами б жителей, как здесь, не отрицал,

Без математики вселенной бы не мерил!

Что есть Америка, напрасно он не верил:

Доказывает то подземный католик,

Кадя златой его в костелах новых лик.

Уже Колумбу вслед, уже за Магелланом

Круг света ходим мы великим Океаном,

И видим множество божественных там дел,

Земель и островов, людей, градов и сел,

Незнаемых пред тем и странных нам животных,

Зверей и птиц и рыб, плодов и трав несчетных

Возьмите сей пример, Клеанты, ясно вняв,

Коль много Августин в сем мнении неправ;

Он слово божие употреблял [2] напрасно,

В системе света вы то ж делаете власно.

Во зрительных трубах стекло являет нам,

Колико дал творец пространство небесам.

Толь много солнцев в них пылающих сияет,

Недвижных сколько звезд нам ясна ночь являет.

Круг солнца нашего, среди других планет,

Земля с ходящею круг ней луной течет.

Которую хотя весьма пространну знаем,

Но к свету применив, как точку представляем.

Коль созданных вещей пространно естество!

О коль велико их создавше божество!

О коль велико к нам щедрот его пучина,

Что на землю послал возлюбленного сына!

Не погнушался он на малый шар сойти,

Чтобы погибшего страданием спасти.

Чем меньше мы его щедрот достойны зримся,

Тем больше благости и милости чудимся!

Стекло приводит нас чрез оптику к сему,

Прогнав глубокую неведения тьму!

Преломленных лучей пределы в нем не ложны,

Поставлены творцем; другие невозможны.

В благословенный наш и просвещенный век

Чего не мог дойти по оным человек?

Хоть острым взором нас природа одарила,

Но близок оного конец имеет сила.

Кроме, что вдалеке не кажет нам вещей

И собранных трубой он требует лучей,

Коль многих тварей он еще не досягает,

Которых малый рост пред нами сокрывает!

Но в нынешних веках нам микроскоп открыл,

Что бог в невидимых животных сотворил!

Коль тонки члены их, составы, сердце, жилы

И нервы, что хранят в себе животны силы!

Не меньше, нежели в пучине тяжкий кит,

Нас малый червь частей сложением дивит.

Велик создатель наш в огромности небесной!

Велик в строении червей, скудели тесной!

Стеклом познали мы толики чудеса,

Чем он наполнил Понт, и воздух и леса.

Прибавив рост вещей, оно коль нам потребно,

Являет трав разбор и знание врачебно.

Коль много микроскоп нам тайности открыл,

Невидимых частиц и тонких в теле жил!

Но что еще? Уже в стекле нам барометры

Хотят предвозвещать, коль скоро будут ветры,

Коль скоро дождь густой на нивах зашумит

Иль, облаки прогнав, их солнце осушит.

Надежда наша в том обманами не льстится,

Стекло поможет нам, и дело совершится.

Открылись точно им движения светил:

Чрез то ж откроется в погодах разность сил,

Коль могут счастливы селяне быть оттоле,

Когда не будет зной, ни дождь опасен в поле!

Какой способности ждать должно кораблям,

Узнав, когда шуметь или молчать волнам,

И плавать по морю безбедно и спокойно!

Велико дело в сем и гор златых достойно!

Далече до конца стеклу достойных хвал,

На кои целый год едва бы мне достал.

За тем уже слова похвальны оставляю,

И что об нем писал, то делом начинаю.

Однако при конце не можно преминуть,

Чтоб новых мне его чудес не помянуть.

Что может смертным быть ужаснее удара,

С которым молния из облак блещет яра?

Услышав в темноте внезапный треск и шум

И видя быстрый блеск, мятется слабый ум;

От гневного часа желает, где б укрыться;

Причины оного исследовать страшится;

Дабы истолковать, что молния и гром,

Такие мысли все считает он грехом.

На бич, он говорит, я посмотреть не смею,

Когда грозит отец нам яростью своею.

Но как он нас казнит, подняв в пучине вал,

То грех ли то сказать, что ветром он нагнал?

Когда в Египте хлеб довольный не родился,

То грех ли то сказать, что Нил там не разлился?

Подобно надлежит о громе рассуждать.

Но блеск и звук его не дав главы поднять,

Держал ученых смысл в смущении толиком,

Что в заблуждении теряли путь великом

И истинных причин достигнуть не могли,

Поколе действ в стекле подобных не нашли.

Вертясь, стеклянный шар дает удары с блеском,

С громовым сходственны сверканием и треском;

Дивился сходству ум, но видя малость сил,

До лета, прошлого сомнителен в том был,

Довольствуя одни чрез любопытство очи,

Искал в том перемен приятных дни и ночи;

И больше в том одном рачения имел,

Чтоб силою стекла болезни одолел;

И видел часто в том успехи вожделенны.

О коль со древними дни наши несравненны!

Внезапно чудный слух по всем странам течет,

Что от громовых стрел опасности уж нет!

Что та же сила туч гремящих мрак наводит,

Котора от стекла движением исходит,

Что, зная правила, изысканны стеклом,

Мы можем отвратить от храмин наших гром.

Единство оных сил доказано стократно:

Мы лета ныне ждем приятного обратно.

Тогда о истине стекло уверит нас,

Ужасный будет ли безбеден грома глас?

Европа ныне в то всю мысль свою вперила,

И махины уже пристойны учредила.

Я, следуя за ней, с Парнасских гор схожу,

На время ко стеклу весь труд свой приложу.

Ходя за тайнами в искусстве и природе,

Я слышу восхищен веселый глас в народе.

Елисаветина повсюду похвала

Гласит премудрости и щедрости дела.

Златые времена! О кроткие законы!

Народу своему прощает миллионы;

И, пользу общую отечества прозря,

Учению велит расшириться в моря,

Умножив бодрость в нем щедротою своею!

А ты, мой Меценат, присутствуя пред нею,

Какой наукам путь стараешься открыть,

Пред светом в том могу свидетель верный быть.

Тебе похвальны все, приятны и любезны,

Что тщатся постигать учения полезны.

Мои посильные и малые труды

Коль часто перед ней воспоминаешь ты!

Услышанному быть ее кротчайшим слухом

Есть новым бытия животвориться духом!

Кто кажет старых смысл во днях еще младых,

Тот будет всем пример, дожив власов седых.

Кто склонность в счастии и доброту являет,

Тот счастие себе недвижно утверждает.

Всяк чувствует в тебе и хвалит обое,

И небо чаемых покажет сбытие.

Источник