О пользе какую можно извлечь из несчастий
родственники всячески издевались над ним, а однажды Брандония, сорвав с руки своего незадачливого мужа обручальное кольцо, отдала его Еванжелисте.
Нельзя сказать, что Джироламо жалел денег для сына. Но он считал, что, помогая Джамбаттисте, он лишь усугубляет его тяжкую долю: почуяв «запах денег», родственники будут ненасытными, а он, «идущий к старости», не сможет долго кормить семейство Серони. Кардано очень тяжело переживал ссору с сыном, его одолевала бессонница и сильные сердцебиения. Когда в 1558 году родилась внучка, он обратился к Джамбаттисте с письмом, умоляя сына открыть глаза на то, что происходит вокруг него: «Я пишу тебе эти слова потому, что чувствую скорее жалость к тебе, чем гнев из-за оскорбления, которое ты нанес всем близким. Если ты правильно поймешь меня и будешь следовать тому, что написано в этом письме, то у тебя появится надежда на спасение». Он рекомендует сыну тщательно изучить книги «Об утешении» и «Об извлечении пользы из несчастий» и приводит длинный перечень «жизненных правил», которыми ему надлежит руководствоваться. Заканчивая письмо, Кардано обещал сыну половину своего годового дохода, если тот восстановит мир в семье и отделится от родственников. В качестве «аванса» он послал Джамбаттисте новую шелковую одежду такого покроя, который обычно носили врачи.
Павия (Старинная гравюра)
В октябре 1559 года Джироламо с младшим сыном уехал в Павию – ему предложили место профессора с окладом в шестьсот крон годовых. Миланец вновь встретился со студентами в аудиториях и с коллегами на диспутах; в том же году ему удалось победить в трехдневном состязании знаменитого медика, профессора Андреа Камуцио. Кардано критиковал Галена, а Камуцио безуспешно пытался ему возражать. «Этот диспут сделался настолько широко известен всем, – вспоминал Джироламо, – что, обсуждая его, не говорили уже о самом предмете спора, а только о силе моих доказательств, которая представлялась несокрушимой». Камуцио, потерпев поражение в очной схватке, попытался взять литературный реванш, опубликовав в 1563 году «Возражения, коими разбиваются выводы Иеронима Кардануса и отражаются его несправедливые нападки на Галена…». Он жаловался, что в Павии и других университетах имя миланского врача приводят в противовес славному имени Галена.
Трагедия
В Милане же тем временем происходили следующие события. Хотя Брандония собиралась во второй раз стать матерью, ссоры между супругами не прекращались. Не примирило их и рождение сына, которого в честь прадеда назвали Фацио. Однажды – это было через несколько дней после родов – Брандония в пылу гнева заявила, что Джамбаттиста не является отцом ее детей и даже назвала имена настоящих отцов. Этого молодой человек не мог перенести: он замыслил убийство. У знакомого аптекаря раздобыл яд и уговорил своего слугу подсыпать его в праздничный торт, пообещав денег и одежду. За день до этого Джамбаттиста попытался помириться с семейством Серони, выкупив все векселя Еванжелисты.
Торт был испечен, и слуга сделал свое дело. Родственники со стороны жены и сам отравитель, отведав торта, отделались желудочными болями. Но для Брандонии, организм которой был ослаблен недавними родами, праздничный обед окончился трагически. Врач, «человек незапятнанной репутации», установил, что причиной смерти была лихорадка. Но поскольку о ссорах супругов было хорошо известно в Милане, власти заподозрили недоброе, и на следующий день после смерти Брандонии, 17 февраля 1560 года, Джамбаттисту и его слугу взяли под стражу. Был арестован также и Альдо.
Джироламо поспешил в Милан, испуганный и подавленный: его любимому мальчику, его надежде и гордости грозит смертельная опасность! Да и сможет ли он сам рассчитывать на уважение и почет, если окажется, что его сын – убийца? Кардано использует все свое влияние и связи, чтобы помочь Джамбаттисте. Правда, Фернандо Гонзага умер еще в 1557 году, но в Милане живут его дети, с которыми Джироламо дружен. Кроме того, новый правитель – Гонсало Фернандес де Кордова (15851635) – также благоволит к Кардано, которого сделал своим личным врачом. Большим влиянием в Милане пользуются и духовные покровители Джироламо – кардиналы Джованни Мороне и Карло Борромео, будущий архиепископ города. Но высокие друзья и покровители не захотели помочь Кардано в этом, в общем-то, не очень ясном деле, и он продолжал сражаться за жизнь сына в одиночку. А тот, видимо, и не понимал, какая ему грозит опасность: через случайного человека он просит отца внести залог в десять тысяч крон для того, чтобы выйти из тюрьмы и наблюдать показательный бой у стен Миланского замка. Недаром Кардано писал, что сына погубила его простота.
Кардинал Карло Борромео
Некоторая надежда появилась у Джироламо, когда пять врачей, осматривавших тело Брандонии, подтвердили, что она умерла не от яда, а от лихорадки. На этом можно было и закрыть «дело», но сенатская комиссия, проводившая расследование, была настроена по отношению к Кардано довольно враждебно (так во всяком случае считал Джироламо). И допросы продолжались.
Первым не выдержал слуга. Он признался, что получил от хозяина порошок, но подумал, что это лекарство, чтобы у Брандонии было больше молока. Когда же нашли аптекаря, у которого был куплен яд, сознался и Джамбаттиста.
Следствие закончилось. С Альдо и со слуги обвинения были сняты, а главный виновник должен был предстать перед сенатским судом. Не доверяя профессиональным юристам, Кардано решил защищать сына сам. «Семь обстоятельств, – говорил он, – должны быть рассмотрены в этом деле: пример для общества, поступок, средства, причина поступка, характер действия, лицо, совершившее поступок, и внешние обстоятельства». Он построил защиту на следующих положениях:
1. Джамбаттиста – юноша простого и бесхитростного характера. Будь он половчее, разве дал бы он жене столь малую дозу яда, если бы действительно решился погубить ее? Или вовлек бы в свое преступление слугу? Или признался бы во всем?
2. Брандония, напротив, – женщина низкой нравственности и злобного характера. Даже ее отец не смог на дознании утверждать, что она досталась своему мужу девушкой.
3. Доказано, что Брандония умерла не от яда, а от лихорадки. Но разве столь уж был бы виноват несчастный, постоянно оскорбляемый юноша, если бы он и отравил ее? Известны случаи, когда суд оправдывал мужа, заколовшего неверную жену. А ведь эта распутница сама хвасталась своей неверностью!
4. Точно не установлено, что именно приказал Джамбаттиста слуге. Может быть, тот неверно его понял. Если подсудимый решил отравить жену, зачем было ему самому есть торт?
5. Но, допустим, подозреваемый действительно замыслил убийство. Можно ли его оправдать в этом случае? Да, можно. Ему необходимо было избавиться от унизительного положения, в которое поставила его жена, в противном случае он потерял бы право быть членом коллегии, был бы изгнан из общества и в конце концов погиб бы от руки одного из любовников Брандонии.
Исчерпав все доводы, Кардано пытался разжалобить членов суда, среди которых было немало его пациентов: «Разве не худшее из наказаний терзать отца казнью сына, а не казнить его самого? Если вы убьете меня, погибнет один человек, уже готовый умереть и не могущий принести плода; умерщвляя сына, вы отрезаете вместе с ним всякую надежду на продолжение рода. Представьте себе, что у ваших ног молит вас здесь род человеческий за сына того, кому вы все обязаны, за юношу, одержимого гневом, терзаемого столькими несчастьями, пораженного величайшим позором, обманутого в браке с женщиной, не принесшей ему приданого, с женщиной испорченной и бесстыдной, с которой он сочетался против воли и без ведома отца!»
Он умолял не посылать сына на эшафот или на галеры, а наказать изгнанием из города. Может быть, члены суда и сочувствовали Кардано, но вынести мягкий приговор человеку, давшему яд матери десятидневного ребенка, они не решились. Суд, правда, оставил несчастному отцу последнюю надежду: приговор будет смягчен, если Джироламо выплатит Еванжелисте денежную компенсацию. Но Еванжелиста, введенный в заблуждение хвастовством своего легкомысленного зятя, запросил такую сумму, какую Кардано никак не мог выплатить. Поэтому 13 апреля Джамбаттиста взошел на эшафот и распрощался с жизнью.
Естественно, этому трагическому событию не мог не сопутствовать «знак» свыше: «Перед смертью сына на своей правой руке у основания безымянного пальца я обнаружил кроваво-красное пятно в виде меча, которое подымалось вверх к кончику пальца, все больше краснея, в течение 53 дней. Сын был казнен
Источник
Мы держимся за жизнь не из-за страха смерти, а из убеждения, что жизнь нам дана для того, чтобы быть счастливыми. Не поэтому ли мы хотим, чтобы она длилась вечно? Соответствует ли жизнь «этому убеждению»? Не заблуждение ли это? Какую пользу можно извлечь из несчастий? Неужели, так и будет продолжаться впредь: мудрецы всех времён будут говорить «одно и то же», а глупцы, составляющие во все времена большинство, одно и то же будут делать? И, неужели, нам суждено оставить этот мир таким же глупым и злым, каким мы его застали?
«Счастье – вещь не лёгкая: его очень трудно найти внутри и невозможно найти где-либо в другом месте» Шамфор
Рецепт счастья от Шопенгауэра
Ещё со времён Аристотеля, все блага жизни человека делятся на три вида: внешние, душевные и телесные. И реализация этих благ в жизни каждого человека напрямую зависит от значимости для него трёх основных установок:
1) Что есть индивид? (его личность в широком смысле, с точки зрения здоровья, красоты, силы, нравственности, интеллекта);
2) Что имеет индивид? (собственность, владение);
3) Каким является индивид в представлениях других людей? (мнение о нём с позиций чести, статуса, славы).
«Причина для счастья, лежащая в нас, важнее той, которая обусловлена обстоятельствами» Метродор
Что есть индивид? Различия «в личностях» даны самой природой, они не зависят от мнений и определений человека. Они являются подлинными личными качествами и, если, они относятся к разряду «преимуществ» (особая одарённость, интеллект, «благородное сердце» и др.), то все внешние преимущества («принадлежность к роду», статус, богатство) выглядят словно “театральные” цари перед настоящими! Очевидно, что благо-состояния человека зависят, в первую очередь, от того, что находится в нём самом в виде чувств, желаний, мыслей. Внешнее же оказывает на него лишь «косвенное» влияние. Поэтому, одни и те же внешние обстоятельства или отношения в каждом человеке «отзываются» по-разному. Это значит, что мир, в котором живёт каждый из нас, зависит, в первую очередь, от наших представлений о нём.
Именно качества нашей личности наиболее ценны для счастья, потому что ценность других благ относительна и, потому что «нашу личность» никто не может у нас забрать.
Особенности психики могут создавать мир пустой, пошлый и бедный, и, в противоположность ему – мир, наполненный смыслом, глубиной и интересом. Например, зависть к интересным приключениям в жизни другого человека следовало бы трансформировать в зависть к способности воспринимать значимость увиденного. Ведь, для «глубокого интеллекта» и для «плоского ума» одно и то же явление может стать, как интересным событием, так и пустым, ничем не примечательным случаем! Корень этого явления в том, что действительность состоит из связи субъективных и объективных представлений. При одинаковых объективных данных существуют всевозможные варианты субъективных, т.е. каждый пребывает и живёт в своём сознании. И не важно, какую роль мы играем «на сцене жизни»: раба, царя ли…? Внутри каждого спрятана одна и та же доля «актёра со своей заботой и нуждой». То же самое происходит и в жизни. Власть, деньги, слава отводят каждому свою роль, но не дают разницы во внутреннем ощущении счастья. Там, внутри, всегда скрыт «бедняк», ищущий счастья. Правда «виды» этого счастья могут различаться по форме и содержанию, они не зависят от достатка и положения человека в обществе, потому что они существуют лишь в его сознании, но ощущаются одинаково для всех! И, лишь, природа самого сознания, как источника рождаемых в нём образов, имеет значение! Объективная же часть действительности не подвластна нашей воле, зависит от судьбы и потому изменчива. Здесь я в очередной раз утверждаюсь в мысли, что мы – не авторы своих судеб (иначе все мы были бы абсолютно счастливы), но мы можем стать авторами своих чувств, потому что субъективная часть жизни – это мы и есть.
Нам редко удаётся выйти за рамки собственной индивидуальности и, именно, наша индивидуальность определяет меру возможного счастья! Объёмы духовных сил устанавливают и определяют способность к возвышенным удовольствиям. Если же эти способности малы и узки, то любые внешние попытки «расширить и углубить» их будут напрасны. Такие люди не смогут переступить за грань обычного, полуживотного человеческого счастья и удовольствия, довольствуясь и превознося в культ вульгарное времяпрепровождение, чувственные наслаждения, низкое общество. Даже образование, не всегда может изменить эту печальную картину, потому что наиболее яркие по силе и разнообразию, это – наслаждения духовные, как бы не сопротивлялась этому утверждению молодость, как бы не стремилась она тешить себя самообманом!
Достаточно часто встречаются люди, для которых большее внимание уделено судьбе, объективным обстоятельствам: тому, что мы имеем и тому, чем мы представляемся. Если человек богат внутренне, он не столь зависим в своих ощущениях от переменчивости судьбы: внутренне богатому человеку многого не надо! Старик в преклонные годы предстанет мудрым старцем! И только глупец останется глупцом даже в раю!
Внешним наивысшим благом всегда было здоровье, наличие здоровья даёт возможность ощущать в полной мере все другие блага жизни. Воистину «здоровый нищий счастливее больного царя». Поэтому сохранение здоровья, забота о нём – естественная и целесообразная потребность, которая также не должна принимать крайних форм маниакального самосохранения. Ценность здоровья безусловна, т. к именно здоровье в первую очередь, а не статус и богатства способствуют хорошему настроению, ясности ума, спокойному нраву.К тому же, никто не может отнять то богатство, которое находится внутри человека, как, впрочем, не может и подарить ему эти бесценные достоинства. Они дарованы природой, составляют суть человека и могут лишь «прирастать» и совершенствоваться. Это – богатый внутренний мир, в котором не страшно оказаться в полном одиночестве. Этот мир является надёжным гарантом от невыносимости скуки, которая непременно настигает человека, особенно, живущего в достатке и ориентированного на внешние ценности. Потому что скука – это встреча с самим собой! Скука требует «хлеба и зрелищ», смену компаний, увеселений, искусственных радостей, сомнительных ценностей. Недаром воскликнул Сократ при виде роскоши: «Как много, однако, существует такого, в чём я не нуждаюсь!»
Поэтому «ТО, ЧТО МЫ ЕСТЬ» является важнейшим (по сравнению со второй и третьей установками), можно даже сказать, абсолютным условием для счастья, оно неподвластно судьбе, оно неотделимо от нас и, потому его невозможно у нас забрать! Именно поэтому можно сделать вывод, что степень нашей зависимости от внешних обстоятельств значительно преувеличена. Значимость же «объективных, внешних установок» может рассматриваться, как преимущество, с точки зрения потенциальной возможности «владеть» чем-то, потому что это, при желании, «можно купить».
Важно с большим вниманием и заботой относится к собственным одарённостям. Любые способности, будь то интеллект или талант должны быть реализованы, иначе эти «дары» останутся невостребованными и не принесут счастья своему обладателю. Несмотря на то, что развитие своих способностей, внимание к своему здоровью решительно перевешивают приобретение материальных благ, не следует впадать в крайности, отвергая должную заботу о собственном материальном благосостоянии. Речь идёт лишь об избытке, который мало способствует счастью. Не потому ли так часто богатые и обеспеченные люди чувствуют себя несчастными, не имея под собою главный фундамент для счастья – богатый внутренний мир?
Шопенгауэр следует Эпикуру в классификации потребностей человека, деля их на три категории:
1) естественные и необходимые;
2) естественные, но не необходимые;
3) неестественные, и не необходимые.
В наше время «идеей богатства», одержимостью потребления страдает всё больше и больше людей. Похожие на муравьёв, они строят свои замысловатые замки, посвящая этому устремлению год за годом. Но вот, цель достигнута, а доза счастья оказалась слишком мала по сравнению с вложенными в достижение этой цели усилиями: потраченными годами, лишениями, накопившейся усталостью. При этом чувство «насыщения» надолго не задерживается. Ведь, если то, что человек «имеет в самом себе» оказывается слишком незначительным, чтобы восполнить чувственный голод и внутреннюю пустоту, то скука тут же вступает в свои права. Богатые снаружи и бедные внутри, такие люди стремятся во что бы то ни стало заменить внутренние ценности внешними. Как сказал Шопенгауэр, такие люди, «желая всё получить извне, подобны старцам, которые пытаются укрепить свои силы испарениями молодых девушек».
Что же касается третьей установки: «Каким является индивид в представлениях других людей?», то она зависит от мнения окружающих людей. И, если к чести, под которой имеется в виду доброе имя, желательно стремление каждого, то к рангу (должности) должны стремиться государственные деятели, и, лишь, немногие из людей – к славе.
Но главная мысль, которую я хотела донести: достоинство личности человека – единственное, с чем связано его счастье и благополучие!
«Опираясь на традиции этики, Шопенгауэр формулирует простые и здравые поучения и правила поведения. Он согласен с древними, что мудрец должен искать не наслаждений, а избавления от страданий. Человеку лучше не быть чувствительным к мелочам. Не стоит предъявлять к жизни слишком высокие требования. Надо идти трудным, но доступным человеку путем самопознания. Ориентации на настоящее и будущее следует сохранять в разумном балансе. Необходимо извлекать уроки из прошлого. Следует помнить, стремясь к счастью, о благотворности самоограничений. Общение с другими людьми полезно, если общительность умеренна и необременительна. Зависть к другим людям естественна и вряд ли устранима, но следует помнить, что она — порок. Необходимо стойко переносить несчастья, если они обрушатся на вас. Воздержанность, концентрированность и сосредоточенность в труде и выполнении благородных жизненных целей — другие заповеди этики Шопенгауэра.»
Источник
Артур Шопенгауэр
Афоризмы житейской мудрости
© Издательство АСТ, 2017
Введение
Понятие житейской мудрости имеет здесь вполне имманентное значение – именно в смысле искусства провести свою жизнь возможно приятнее и счастливее, искусства, руководство к которому можно было бы назвать также эвдемонологией: это будет, следовательно, наставление в счастливом существовании. А это последнее опять-таки вполне можно было бы определить как такое существование, которое при чисто объективном рассмотрении или, вернее (так как здесь дело идет о субъективном суждении), при холодном и зрелом размышлении заслуживало бы решительного предпочтения перед небытием. Такое понятие о счастливой жизни показывает, что мы держимся за нее ради нее самой, а не просто из страха перед смертью; отсюда же следует, далее, что мы желали бы, чтобы она длилась вечно. Возникает вопрос, соответствует ли человеческая жизнь понятию о таком существовании, да и вообще, может ли она ему соответствовать; моя философия, как известно, отвечает на этот вопрос отрицательно, тогда как эвдемонология предполагает положительный ответ на него. Все, следовательно, приводимые здесь рассуждения основаны до известной степени на компромиссе – именно поскольку в них удержана обычная, эмпирическая точка зрения и сохранено ее коренное заблуждение. Таким образом, и ценность этого трактата может быть лишь условной, так как само слово «эвдемонология» представляет собою не более как эвфемизм. Он нисколько не притязает также и на полноту: с одной стороны, сама тема неисчерпаема, а с другой – в противном случае мне пришлось бы повторять уже сказанное другими.
Я могу припомнить только одно сочинение, написанное с подобной же целью, как предлагаемые афоризмы, а именно – весьма поучительную книгу Кардано «О пользе, какую можно извлечь из несчастий», которой и можно пополнить то, что дано мною. Правда, и Аристотель вставил краткую эвдемонологию в 5-ю главу первой книги своей «Риторики»; она вышла у него, однако, очень пресной. Я не воспользовался трудами своих предшественников, так как компилирование – не моя специальность, тем более что при нем утрачивается единство точки зрения, это главное условие для подобного рода произведений. В общем, конечно, мудрецы всех времен постоянно говорили одно и то же, а глупцы, всегда составлявшие огромнейшее большинство, постоянно одно и то же делали – как раз противоположное; так будет продолжаться и впредь. Вот почему Вольтер говорит: «Мы оставим этот мир столь же глупым и столь же злым, каким застали его».
Глава первая
Основное деление
Аристотель (Никамахова этика, 1,8) разделил блага человеческой жизни на три группы: блага внешние, духовные и телесные. Сохраняя лишь тройное деление, я утверждаю, что все, чем обусловливается различие в судьбе людей, может быть сведено к трем основным категориям.
1) Что такое человек – т. е. личность его в самом широком смысле слова. Сюда следует отнести здоровье, силу, красоту, темперамент, нравственность, ум и степень его развития.
2) Что человек имеет – т. е. имущество, находящееся в его собственности или владении.
3) Что представляет собою человек – этими словами подразумевается то, каким человек является в представлении других: как они его себе представляют – словом это – мнение остальных о нем, мнение, выражающееся вовне в его почете, положении и славе.
Перечисленные в первой рубрике элементы вложены в человека самой природой; из этого уже можно заключить, что влияние их на его счастье или несчастье значительно сильнее и глубже того, какое оказывается факторами двух других категорий, создающимися силами людей. По сравнению с истинными личными достоинствами – обширным умом или великим сердцем – все преимущества, доставляемые положением, рождением, хотя бы царственным, богатством и т. п. оказываются тем же, чем оказывается театральный король по сравнению с настоящим. Метродор, первый ученик Эпикура, так начинает одну из своих глав: «То, что находится внутри нас, более влияет на наше счастье, чем то, что вытекает из вещей внешнего мира». Действительно, вполне бесспорно, что для блага индивидуума, даже больше – для его бытия, самым существенным является то, что в нем самом заключается или происходит. Только этим и обусловливается его чувство удовлетворения или неудовольствия, – являющееся ближайшим образом результатом ощущений, желаний и мыслей; все, лежащее вне этой области, имеет лишь косвенное влияние на человека. Потому-то одни и те же внешние события влияют на каждого совершенно различно; находясь в одинаковых обстоятельствах, люди все же живут в разных мирах. Непосредственно человек имеет дело лишь со своими собственными представлениями, ощущениями и движениями воли; явления внешнего мира влияют на него лишь постольку, поскольку ими вызываются явления во внутреннем мире. Мир, в котором живет человек, зависит прежде всего от того, как его данный человек понимает, а следовательно, от свойств его мозга: сообразно с последним мир оказывается то бедным, скучным и пошлым, то наоборот, богатым, полным интереса и величия. Обыкновенно завидуют тем, кому в жизни удавалось сталкиваться к интересными событиями; в таких случаях скорее стоит завидовать той способности к восприятию, которая придает событию тот интерес, то значение, какое оно имеет на взгляд рассказчика; одно и то же происшествие, представляющееся умному человеку глубоко интересным, превратилось бы, будучи воспринято пустеньким пошляком, в скучнейшую сцену из плоской обыденщины. Особенно ясно это сказывается в некоторых стихотворениях Гёте и Байрона, описывающих, по-видимому, действительно случившиеся происшествия: недалекий читатель склонен в таких случаях завидовать поэту в том, что на его долю выпало это происшествие, вместо того, чтобы завидовать его могучему воображению, превратившему какое-нибудь повседневное событие в нечто великое и красивое. Меланхолик примет за трагедию то, в чем сангвиник увидит лишь интересный инцидент, а флегматик – нечто, не заслуживающее внимания. Происходит это оттого, что действительность, т. е. всякий осуществившийся факт, состоит из двух половин: из субъективной и объективной, столь же необходимо и тесно связанных между собою, как водород и кислород в воде. При тождественных объективных и разных субъективных данных или наоборот, получатся две глубоко различные действительности: превосходящие объективные данные при тупой, скверной субъективной половине создадут в результате очень плохую действительность, подобно красивой местности, наблюдаемой в дурную погоду или через скверное стекло. Проще говоря, человек так же не может вылезти из своего сознания, как из своей шкуры, и непосредственно живет только в нем; потому-то так трудно помочь ему извне. На сцене один играет князя, другой – придворного, третий – слугу, солдата или генерала и т. п. Но эти различия суть чисто внешние, истинная же, внутренняя подкладка у всех участников одна и та же: бедный актер с его горем и нуждою. Так и в жизни. Различие в богатстве, в чине отводят каждому особую роль, но отнюдь не ею обусловливается распределение внутреннего счастья и довольства: и здесь в каждом таится один и тот же жалкий бедняк, подавленный заботами и горем, которое, правда, разнообразится в зависимости от субъекта, но в истинном своем существе остается неизменным; если и существует разница в степени, то она ни в коей мере не зависит от положения или богатства субъекта, т. е. от характера его роли.
Так как все существующее и происходящее существует и происходит непосредственно лишь в сознании человека, то, очевидно, свойства этого сознания существеннее всего и играют более важную роль, чем отражающиеся в нем образы. Все наслаждения и роскошь, воспринятые туманным сознанием глупца, окажутся жалкими по сравнению с сознанием Сервантеса, пишущего в тесной тюрьме своего Дон-Кихота.
Объективная половина действительности находится в руках судьбы, и потому изменчива; субъективное данное – это мы сами; в главных чертах оно неизменно. Вот почему жизнь каждого носит, несмотря на внешние перемены, с начала до конца один и тот же характер; ее можно сравнить с рядом вариаций на одну и ту же тему. Никто не может сбросить с себя свою индивидуальность. В какие условия ни поставить животное, оно всегда останется заключенным в том тесном круге, какой навеки очерчен для него природой, – почему, например, наше стремление осчастливить любимое животное может осуществиться вследствие этих границ его существа и сознания лишь в очень узких рамках. Так же и человек его индивидуальность заранее определяет меру возможного для него счастья. Особенно прочно, притом навсегда, его духовные силы определяют способность к возвышенным наслаждениям. Раз эти силы ограничены, то все внешние усилия, все, что сделают для человека его ближние и удача, – все это не сможет возвысить человека над свойственным ему полуживотным счастьем и довольством; на его долю останутся чувственные удовольствия, тихая и уютная семейная жизнь, скверное общество и вульгарные развлечения. Даже образование может лишь очень мало содействовать расширению круга его наслаждений; ведь высшие, самые богатые по разнообразию, и наиболее привлекательные наслаждения – суть духовные, как бы мы в юности ни ошибались на этот счет; – а такие наслаждения обусловлены прежде всего нашими духовными силами.
Отсюда ясно, насколько наше счастье зависит от того, что мы такое, от нашей индивидуальности; обычно же при этом учитывается только судьба, – т. е. то, что мы имеем, и то, что мы собою представляем. Но судьба может улучшиться; к тому же, при внутреннем богатстве человек не станет многого от нее требовать. Глупец всегда останется глупцом, и тупица – тупицей, будь они хоть в раю и окружены гуриями.
Гёте говорит:
Volk und Knecht und Uberwinder
Sie gestehn zu jederZeit
Höchstes Glück der Erdenkinder
Sie nur die Persönlichkeit.[1]
Что субъективная сторона несравненно важнее для нашего счастья и довольства, чем объективнее данные – это легко подтверждается хотя бы тем, например, что голод – лучший повар, или что старик равнодушно смотрит на богиню юности – женщину, или, наконец, жизнью гения или святого. Особенно здоровье перевешивает все внешние блага настолько, что здоровый нищий счастливее больного короля. Спокойный, веселый темперамент, являющийся следствием хорошего здоровья и сильного организма, ясный, живой, проницательный и правильно мыслящий ум, сдержанная воля и с тем вместе чистая совесть – вот блага, которых заменить не смогут никакие чины и сокровища. То, что человек значит для самого себя, что сопровождает его даже в одиночестве и что никем не может быть подарено или отнято – очевидно существеннее для него всего, чем он владеет, и чем он представляется другим людям. Умный человек в одиночестве найдет отличное развлечение в своих мыслях и воображении, тогда как даже беспрерывная смена собеседников, спектаклей, поездок и увеселений не оградит тупицу от терзающей его скуки. Человек с хорошим, ровным, сдержанным характером даже в тяжелых условиях может чувствовать себя удовлетворенным, чего не достигнуть человеку алчному, завистливому и злому, как бы богат он ни был. Для того, кто одарен выдающимся умом и возвышенным характером, большинство излюбленных массою удовольствий – излишни, даже более – обременительны. Гораций говорит про себя: «Есть люди, не имеющие ни драгоценностей, ни мрамора, ни слоновой кости, ни Тирренских статуй, ни картин, ни серебра, ни окрашенных Гетулийским пурпуром одежд; но есть и такие, кто не заботится о том, чтобы иметь их», – а Сократ, при виде выставленных к продаже предметов роскоши, воскликнул: «Сколько существует вещей, которые мне не нужны».
Итак, для нашего счастья то, что мы такое, – наша личность – является первым и важнейшим условием, уже потому, что сохраняется всегда и при всех обстоятельствах; к тому же она, в противоположность благам двух других категорий, не зависит от превратностей судьбы и не может быть отнята у нас. В этом смысле ценность ее абсолютна, тогда как ценность других благ – относительна. Отсюда следует, что человек гораздо менее подвержен внешним влияниям, чем это принято думать. Одно лишь всемогущее время властвует и здесь: ему поддаются постепенно и физические, и духовные элементы человека; одна лишь моральная сторона характера недоступна ему В этом отношении блага двух последних категорий имеют то преимущество перед благами первой, что время не может непосредственно их отнять. Второе преимущество их в том, что, существуя объективно, они достижимы по своей природе; по крайней мере перед каждым открыта возможность приобрести их, тогда как субъективная сторона не в нашей власти, создана jure divino неизменной раз навсегда. В этом смысле здесь вполне применимы слова Гёте:
«Wie an dem Tag, der dich der Welt verliehen.
Die Sonne stand zum Grusse der Planeten
Bist alsobald und fort und fort gediehen
Nach dem Gesetz, wonach du angetreten.
So musst du sein, dir kannst du nicht entfliehen
So sagten schon Sybollen, so Propheten;
Und keine Zeit und keine Macht zerstückelt
Geprägte Form, die lebend sich entwickelt?»[2]
Единственное, что мы в этом отношении можем сделать, – это использовать наши индивидуальные свойства с наибольшей для себя выгодой, сообразно с этим развивать соответствующие им стремления и заботиться лишь о таком развитии, какое с ними согласуется, избегая всякого другого; словом – выбирать ту должность, занятие, тот образ жизни, какие подходят к нашей личности.
Человек геркулесовского сложения, необычайной физической силы, вынужденный в силу внешних обстоятельств вести сидячую жизнь за кропотливой ручной работой, за научным или умственным трудом, требующим совершенно иных, неразвитых у него сил, оставляющий неиспользованными те силы, которыми он так щедро наделен – такой человек всю жизнь будет несчастлив; еще, впрочем, несчастнее будет тот, в ком преобладают интеллектуальные силы и кто, оставляя их неразвитыми и неиспользованными, вынужден заниматься каким-либо простым, не требующим вовсе ума делом или даже физическим трудом, ему непосильным. Особенно в юности следует остерегаться приписывания себе избытка сил, которого на самом деле нет.
Из бесспорного перевеса благ первой категории над благами других двух вытекает, что благоразумнее заботиться о сохранении своего здоровья и о развитии способностей, чем о приумножении богатств; но этого не следует понимать в том смысле, будто надо пренебрегать приобретением всего необходимого или просто привычного нам. Подлинное богатство, т. е. большой избыток средств, немного способствует нашему счастью; если многие богачи чувствуют себя несчастными, то это оттого, что они не причастны истинной культуре духа, не имеют знаний, а с тем вместе и объективных интересов, которые могли бы подвигнуть их к умственному труду. То, что может дать богатство сверх удовлетворения насущных и естественных потребностей, мало влияет на наше внутреннее довольство: последнее скорее теряет от множества забот, неизбежно связанных с сохранением большого состояния. Тем не менее люди в тысячу раз более заняты приобретением богатства, чем культурою духа, как ни очевидно, что то, чем мы являемся на самом деле, значит для нашего счастья гораздо больше, чем то, что мы имеем.
Сколько людей, в постоянных хлопотах, неутомимо, как муравьи, с утра до вечера заняты увеличением уже существующего богатства; им чуждо все, что выходит из узкого круга направленных к этой цели средств: их пустая душа невосприимчива ни к чему иному. Высшие наслаждения – духовные – недоступны для них; тщетно стараются они заменить их отрывочными, мимолетными чувственными удовольствиями, требующими мало времени и много денег. Результаты счастливой, сопутствуемой удачею, жизни такого человека выразятся на склоне его дней в порядочной кучке золота, увеличить или промотать которую предоставляется наследникам. Такая жизнь, хотя и ведется с большою серьезностью и важностью, уже в силу этого так же глупа, как всякая, осуществляющая девиз дурацкого колпака.
Итак, то, что каждый имеет в себе, важнее всего для его счастья. Только потому, что счастья по общему правилу очень мало, большинство победивших в борьбе с нуждой чувствуют себя в сущности столь же несчастными, как те, кто еще борется с нею. Их внутренняя пустота, расплывчатость их сознания и бедность духовная гонят их в общество, которое, однако, состоит из им же подобных – similis simili gaudet. Тут предпринимается общая погоня за развлечениями, которых в начале ищут в чувственных наслаждениях, в различных удовольствиях и в конце концов – в излишествах. Источником той пагубной расточительности, благодаря которой столь многие сыновья, вступающие в жизнь богачами, проматывают огромные наследства, – является исключительно скука, вытекающая из только что описанной духовной несостоятельности и пустоты. Такой юноша, вступив в жизнь богатым с внешней стороны, но бедняком по внутреннему содержанию, тщетно старается заменить внутреннее богатство внешним, приобрести все извне, – подобно старцу, ищущему почерпнуть новых сил в молодости окружающих. Эта внутренняя бедность и приводит в конце концов к внешней.
Излишне разъяснять важность дв