Соотношение долга и пользы в морали
Под специальными обязанностями, или специальным долгом, принято подразумевать такие обязанности, которые возникают в связи с уникальным опытом конкретного человека: опытом межличностных отношений, принадлежности к сообществам, вхождения в социальные роли. Таковы, например, обязанности по отношению к родственникам, согражданам, соседям, друзьям, коллегам, а также к клиентам и пациентам, если речь идет о профессиональной этике. В рамках живого морального опыта все они воспринимаются в качестве неотъемлемой части нравственного долга. Их нарушение влечет за собой более жесткое осуждение, чем нарушение обязанностей перед человеком, не связанным с действующим лицом узами специальных отношений. В свою очередь, исполнение специальных обязанностей вызывает менее интенсивное одобрение, чем исполнение обязанностей, относящихся к общему долгу.
Однако в некоторых моральных доктринах и нормативных этических теориях специальные обязанности оказываются под серьезным подозрением. Этому способствуют два обстоятельства. Во-первых, правила выбора получателей помощи и заботы, предполагающиеся специальными обязанностями, равно как и правила определения их объема и содержания, могут рассматриваться в качестве выражения пристрастности по отношению к “своим” и “близким” (распределительное возражение). Во-вторых, вменение специальных обязанностей тем людям, которые находятся в отношениях родства, дружбы, общей принадлежности к группам, может восприниматься как возложение нежеланного и неоправданного бремени, превышающего нравственный долг (возражение от нарушения автономии).
Примеры критики специальных обязанностей многочисленны. Так, в евангельском Христианстве скрупулезное исполнение специальных обязанностей вызывает сомнение в связи с тем, что оно не позволяет полноценно реализовать то, собственно христианское понимание любви к ближнему, в рамках которого ближний уже не единоверец, соплеменник или родственник, как в Ветхом Завете, а просто человек. Тот, кто возводит в ранг долга предпочтительное отношение к “своим” и “близким”, не может уподобиться Небесному Отцу в его одинаковой любви ко всем своим творениям. В деонтологии кантианского типа специальные обязанности входят в противоречие с идеей равной ценности каждого субъекта, способного к автономному самозаконодательству. Не случайно современный кантианец Дж. Ролз в своей “Теории справедливости” указывает на непреодолимые препятствия, которые институт семьи, порождающий пристрастное распределение заботы и материальных ресурсов, представляет для воплощения принципа честных возможностей. Наконец, с точки зрения утилитаристской этики специальные обязанности мешают реализации требования приписывать одинаковое значение удовлетворенности жизнью каждого человека. Именно убежденный утилитарист У. Годвин предложил гипотетическую ситуацию, в которой действующее лицо имеет возможность спасти из горящего дома одного из своих родителей либо известного писателя и философа. Анализируя эту ситуацию, он однозначно высказался в пользу спасения “благодетеля человечества”. “Какая магия, – риторически вопрошал У. Годвин в связи со своим категорическим выводом, – содержится в местоимении “мой”, чтобы обосновать наше отречение от вечной истины?”
Однако противоречие между живым нравственным опытом и полным отрицанием специальных обязанностей слишком велико. Лишь наиболее радикальные мыслители и моралисты решались принять годвиновское отношение к родственной, дружеской или гражданской пристрастности. Большинство пыталось найти теоретический компромисс между универсальностью морали и партикулярными элементами нравственной жизни. Попытки такого рода опираются на четыре типические линии рассуждения: 1) уподобление специальных обязанностей договорным обязательствам; 2) прямой вывод специальных обязанностей из утилитаристского расчета или уважения к индивидуальным правам; 3) косвенное обоснование специальных обязанностей, опирающееся на социальную значимость связанных с ними институтов; 4) демонстрация значимости специальных обязанностей для полноценной человеческой жизни.
Первая линия рассуждения содержит два шага. На одном снижается планка общего нравственного долга за счет доказательства его приоритетной связи с обязанностями непричинения вреда. Тем самым снимается распределительное возражение. Тот, кто не получает заботы и помощи, поскольку не является родственником, другом или гражданином определенного государства, не вправе предъявлять но этому поводу претензий к тем, кто ограничивает свою деятельность кругом “своих” и “близких”, поскольку они полностью выполнили свой долг в его отношении. Они не убили его, не покалечили, не оскорбили, не лишили имущества и т.д. Другой шаг состоит в том, что специальные обязанности интерпретируются в качестве договорных или квазидоговорных. В результате снимается возражение от нарушения автономии, поскольку не какие-то случайные факторы, а выбор самого человека порождает необходимость исполнения специального долга.
Однако аналогия между специальными обязанностями и обязанностями, возникающими вследствие договора либо обещания, не может быть полной. В отличие от договора или обещания, принятие на себя специальных обязанностей редко связано с актом одномоментного, легко вычленяемого согласия, со своего рода подписью на контракте или с ритуальной вербализацией клятвы. Мы не обещаем дружбы нашим друзьям, заботы – детям или родителям, мы даже не всегда приносим присягу на верность Родине, исключая случаи военной или государственной службы. Сторонники этого подхода часто прибегают к компромиссной идее Дж. Локка о возможности “молчаливого согласия”: гражданин определенного государства или ребенок в семье пользуются благами принадлежности к этим группам и тем самым принимают на себя обязательства. Однако и эта модель слабо применима к большинству случаев, где имеют место специальные обязанности. Так ребенок в семье получает заботу и поддержку, не имея возможности от нее отказаться, а в дальнейшем становится недобровольным “заложником” своего сыновнего или дочернего долга. Не выдерживает критики и столь значительное снижение планки общего нравственного долга: оно игнорирует тот факт, что одно и то же нормативное содержание может быть оформлено и в виде предписания, и в виде запрета.
Вторая линия рассуждения нацелена на демонстрацию того, что специальные обязанности представляют собой наиболее сложные и запутанные случаи выполнения общего нравственного долга. Содержание специальных обязанностей создает видимость пристрастности по отношению к “своим” и “близким”, но на самом деле их исполнение ведет к совершенно беспристрастному распределению помощи и заботы. “В специальных обязанностях нет ничего специального” – таково краткое содержание данной позиции. Местоимение “мой” лишено какой бы то ни было “магии”, но отсюда не следует оправданность пренебрежения отцовским или сыновним долгом. Если в качестве критерия распределения помощи выступает наибольшая потребность в ней, а также наибольшая степень уязвимости для действий потенциального помощника, то в рамках существующей на настоящий момент институциональной системы общества и системы взаимных ожиданий именно “свои” и “близкие” являются приоритетными объектами приложения времени и усилий. Специальный долг по отношению к детям, родителям, соотечественникам и т.д. подобен долгу спасения утопающего ближайшим к нему умеющим плавать человеком из числа находящихся на пляже.
Однако такое обоснование специальных обязанностей предполагает заведомое признание естественности и безальтернативности тех институтов, которые определяют взаимную уязвимость людей друг для друга (семьи, национального государства и т.д.). Пример с пляжем показывает, что при наличии эффективно работающей спасательной службы ближайший к утопающему человек не будет приоритетным кандидатом на роль помощника. И даже более того, такой способ распределения уязвимости может оказаться справедливее и рациональнее, чем система взаимовыручки соседей по пляжу. Отсюда следует, что рассмотренная выше аргументация обосновывает исполнение специальных обязанностей в данный момент, при существующей системе отношений и институтов, но не доказывает их безусловную моральную значимость.
Третья линия рассуждения прямо опирается на необходимость определенных институтов и практик, в рамках которых существуют узы взаимной привязанности и совместной принадлежности, порождающие пристрастное отношение к “своим” и “близким”. Например, в отношении института семьи существует возможность продемонстрировать его роль в формировании моральной личности и достижении общественного и индивидуального блага. Опыт соблюдения универсальных обязанностей не мог бы сформироваться без предварительной включенности индивидов в обязывающие отношения партикулярного характера. Включенность в такие отношения воспитывает чувствительность к страданию другого существа, которая затем концентрически распространяется на все человечество и за его пределы. По словам британского философа Б. Уильямса, опыт избирательной заботы является своего рода пропуском в мир морали. Для не имевших его людей формирование моральной чувствительности требует полного духовного перерождения. Это означает, что ситуативные противоречия между семейными преференциями и идеей общечеловеческого равенства служат неизбежной платой за неявную, но постоянно существующую поддержку универсальных принципов морали со стороны эмоций и переживаний, складывающихся в партикулярном контексте. Параллельно следует иметь в виду, что семейные группы, выступающие как пространство взаимной заботы и немыслимые без проявлений пристрастной привязанности, являются основой устойчивости социального целого и позволяют эффективно осуществлять раннюю социализацию. Это также делает оправданным предпочтительное отношение к родственникам, несмотря на его противоречие принципу беспристрастности.
Данное рассуждение является вполне справедливым, однако, оно не может выступать в качестве единственного довода в пользу специальных обязанностей. Аргумент от необходимости институтов и практик, порождающих специальные узы и пристрастное поведение, входит в противоречие с живым нравственным опытом, с самовосприятием человека, который исполняет обязанности перед “своими” и “близкими”. В перспективе косвенного обоснования исполнение специальных обязанностей должно восприниматься как вынужденное средство для более полной реализации обязанностей универсальных. Отсюда следует, что и партикулярные межчеловеческие связи необходимо рассматривать как бремя, навязанное несовершенством мира и человека. Однако в действительности лишь очень небольшая часть специальных обязанностей допускает прямую апелляцию к общественно полезной роли институтов и практик в качестве главной посылки для ответа на вопрос, почему те или иные действия являются долгом. Если исключить отношение к клиентам или пациентам в профессиональной этике, специальные обязанности воспринимаются как обязанности прямого действия, как непосредственный отклик на потребности конкретных людей, к которым мы привязаны, или представителей конкретных сообществ, с которыми мы себя отождествляем. Каждый человек хотел бы, чтобы близкие о нем заботились просто потому, что это он, и потому, что он им дорог.
Ликвидировать разрыв между теоретическим обоснованием партикулярного нравственного опыта и самим этим опытом может только четвертая линия рассуждения, в которой специальные обязанности получают самостоятельное, а не вспомогательное и инструментальное значение. Этого можно достичь, если показать особое значение переживаний и привязанностей, мотивирующих пристрастное отношение к “своим” и “близким”, для жизни самого индивида.
Имеются два дополняющих друг друга подхода к решению этой задачи. Первый связан с предположением о том, что наряду с постоянно меняющимися желаниями у каждого человека существуют жизненные проекты или приверженности, имеющие решающую индивидуальную ценность. Они являются не простым выражением его склонностей, а конститутивным элементом его идентичности. Вне их деятельного осуществления жизнь человека попросту теряет смысл, а личность распадается. Сохранение таких приверженностей представляет собой вопрос верности себе, вопрос поддержания индивидуальной целостности. Совершенно очевидно, что их соотношение с универсальными принципами морали не может быть точно таким же, как у сугубо ситуативных интересов и жизненных планов. Значительное количество привязанностей, порождающих специальный долг, имеет именно такую природу.
Кроме отсылки к базовым проектам личности и ее конститутивным привязанностям, существует и другой путь демонстрации самостоятельной ценности специальных обязанностей. По нему идет этика, опирающаяся на представление о полной и процветающей человеческой жизни. Например, что касается проявлений родительской пристрастности, то они могут быть связаны не только с благом общества и детей, но и с благом самих родителей. Ведь семья предоставляет взрослым возможность участия в особом типе отношений: отношениях ассиметричной заботы о формирующемся человеке. Это важнейшее из благ человеческой жизни, доступ к которому при создании обобществленной системы ранней социализации, более отвечающей идеалу беспристрастности, был бы доступен только специалистам, участвующим в ее функционировании. Отсюда следует, что те пристрастные предпочтения, которые сопутствуют институту семьи, не должны рассматриваться как нечестные в свете универсальных принципов морали. Так снимается распределительное возражение. А если реализацию данного блага рассматривать в качестве особой добродетели, то вменение родительских обязанностей перестанет выглядеть как неоправданно навязываемое бремя. Так снимается возражение от нарушения автономии.
Источник
Савостина Евгения Андреевна,студентка факультетапсихологии, ФГАОУ ВПО «Белгородский государственный национальный исследовательский университет» (НИУ «БелГУ»), г. Белгород766586@bsu.edu.ru
Соотношение морали и этики служебного долга
Аннотация:В статье рассматривается взаимосвязь таких понятий как мораль и этика служебного долга. Проведён исторический анализ правового регулирования понятия воинской чести в русской и советской армии, показывающий, что наряду с четким регламентированием вопросов, связанных с прохождением военной службы, большое внимание уделялось нравственности военнослужащих, соблюдению норм и правил поведения на службе и в быту. А также описывается полярность этики и морали служебного долга, двойственность совмещенияописанных ранеепонятийи возможное решение данной дилеммы.Ключевые слова:этика, мораль, служебный долг, альтернативная государственная служба.
Высокая этическая воспитанность каждого воина, исполняющего служебный долг, являетсяне только выражением его личной нравственной зрелости, но и эффективным средством влияния на окружающих в процессе воинской службы. Воспитанность не дается с рождением, а вырабатывается на протяжении долгого времени. Ведь ещё тогда один из знаменитых американских писателей, журналистов и общественных деятелей Марк Твен по этому поводу заметил: «Цветная капуста —это обычная капуста, получившая позднее хорошее воспитание».[1]Неудивительно, что человек без достаточно твердых идейных убеждений способен соблюдать этические нормы лишь до определенного рубежа, у него слабые «моральные тормоза», и он наиболее подвержен влиянию различных случайностей и соблазнов. Легче рассчитать траекторию полета ракеты, чем предвидеть, как поступит такой человек в той или иной ситуации.Рассмотрев исторически сложившиеся понятия «воинская честь» и не писаного кодекса чести российского воина, исполняющего служебный долг, можно сделать вывод, что каждый начальник, какую бы должность он ни занимал (до Верховного Главнокомандующего включительно), должен всегда помнить, что он не просто «командует», а имеет честь командовать. Он это обязан помнить как в мирное время, уважая в подчиненном его воинское достоинство, так и особенно на войне когда с честью вверенной ему роты, корпуса либо армии неразрывно связана и их личная честь, их доброе имя в глазах грядущих поколений. Соблюсти требования воинской этики начальнику труднее, чем подчиненному: с него больше спрашивается, ибо ему и больше дается. Два качества лучше всего выражают сущность воинской этики: благожелательность к подчиненным –таким же офицерам, как начальник –и сознание величия “чести командовать”.[2]Так что же такое этика и мораль служебногодолга? Как эти два понятия соотносятся друг с другом? Совесть и долг –эти категории, выражающие императивность морали. Человек не может жить в обществе и быть свободным от него, поэтому уже в силу своей социальной сущности он несет по отношению к обществу определенные обязанности; их осознание, внутреннее восприятие и прочувствование составляют основу нравственного долга. Поэтому категория долга выражает необходимость выполнения своих нравственных обязанностей, подчинения воле более значимой, чем собственная.Чувство долга оказывает большое влияние на всю деятельность и поведение человека, свидетельствует о том, что требования общественной морали стали нравственными мотивами поведения отдельной личности. Очевидно, чувство долга предполагает отказ от собственного выбора, согласие с теми требованиями, которые содержатся в императивах долга. Сила морального долга была отмечена еще в этике И. Канта, считавшего, что долг присущ человеческому сознанию до всякого опыта, и только он определяет поведение человека иявляется главным понятием морального сознания. Соответственно долг –это осознание человеком необходимости исполнения того, что предписывается моральным сознанием, более высокого начала, нежели наши собственные потребности, желания и планы.Этика служебной деятельности это, по сути, этика воинской службы. Она рассматривает всю совокупность норм и правил нравственного поведения военного человекав мирной и боевой обстановке, которые необходимы для выполнения им своего воинского долга. Вместе с тем, когдамы говорим об этике отечественного воина, этике поведения, мы имеем в виду и конкретные формы поступков человека, диктуемых моралью, требованиями военной присяги и воинских уставов. Жизнь часто ставит перед человеком, солдатом различные проблемы, дилеммы, вопросы, на которые он должен непременно ответить. Ариадниной нитью, которая укажет воину самый верный маршрут нравственного поведения, является глубокое понимание им существа нравственного критерия. В моменты выбора, принятия морального решения у человека, воспитанного в духе морали, всегда возникнет вопрос: созвучен ли намечаемый шаг, действие, намерение с интересами коллектива, общества, нашими идеалами? Воинская этика, как закон нравственного поведения на службе, обязывает каждого воина сверять все свои шаги с этим критерием и сообразовывать свои поступки именно в соответствии с ним.Присмотритесь, принципы нашей морали (в том числе и изложенные в воинских уставах и присяге) не просто излагают общие нормы, правила поведения, а заостряют наше внимание на главном: отношении личности к обществу и его защите, отношениях внутри коллектива и в семье; отношениях между народами и нациями и др. Известно, что в уставах выражены лишь общие, принципиальные положения. В них невозможно детализировать каждый шаг и поступок воина, которые в каждом конкретном случае определяются требованиями норм нашей морали и воинской этики. Дополняя друг друга, правовая и моральная стороны военной присяги и уставов действуют весьма эффективно и позволяют каждому воину достойно выполнять свой долг в ходе службы. Выполнение человеком требований воинской дисциплины, норм воинской этики только под влиянием внешнего принуждения еще не говорит о его глубокой воспитанности. Такой человек выполняет определенные предписания часто изза боязни морального осуждения или дисциплинарного наказания. В сложной и критической ситуации такая личность не всегда обеспечит надежность и бесперебойность работы. Советский солдат, верный нормам воинской этики, выполняет свой долг, прежде всего,по глубокому внутреннему убеждению. Высокая сознательность позволяет ему подавить любое отрицательное чувство, избавиться от дурных поступков, контролировать, свое поведение, управлять собой в самых сложных ситуациях, гасить и подавлять временные проявления душевной слабости, находясь наедине с собой, побуждает к решительным действиям. Таков нравственный императив воинской службы солдата.[3]Анализируя войны конца1819 века,веденными за государственные интересы профессиональными армиями, ставшие золотым веком человечества, можно без всяческого затруднения понять, что современная этика служебного долга –лишь бледная тень той, что была выработана поколениями воинов за множество лет кабинетной политикии профессиональных армий. Войны велись без ненависти ко врагу –да и “врагов” не было –были только противники, упорные и свирепые в бою, учтивые и обходительные после боя, не терявшие чувства чести в самом жарком деле. После битвы на Требии Суворов приказал вернуть шпаги взятой в плен семнадцатой полубригаде из уважения к двухсотлетней славе и доблести Королевского Овернского полка, из коего она была составлена. За пятьдесят лет до того, при Фоншенуа, шотландцы сблизились на пятьдесят шагов с Французской Гвардией, продолжавшей безмолвно стоять. Лорд Гоу крикнул французскому полковнику: “Прикажите же стрелять”. “После вас, господа англичане!” –ответил французский командир граф д’Отрош, учтиво отсалютовав шпагой. Залп всем фронтом шотландской бригады положил сотни французов. Это: “Apres vous, messieurs les Anglais!” стало нарицательным. Этот эпизод в истории двух народов сыграл огромную роль. Именно о нем сто семьдесят лет спустя напомнил Фошу маршал Френч, когда та самая шотландская бригада пожертвовала собой, прикрывая отход французов в критическую минуту под Ипром. А вот революция 1789 года с ее вооруженными “массами” нанесла жестокий ущерб этике служебного долга. Уже столкновения вооруженного французского народа с вооружившимися народами русских и испанцев воскресили картины варварских нашествий и религиозных войн.Профессиональные (и полупрофессиональные) армии сообщали войнам оттенок гуманности, впоследствии совершенно утраченной. Крымская и Итальянская войны были последними из больших войн, веденных джентльменами. Уже война 1870 года и поведение в ней германского вооруженного народа показали всю несовместимость правил морали и воинской этики служебного долга с интеллектом вооруженных народных масс. О безобразных бойнях 1914 года –позоре Динана и Лувена, зверствах в Сербии, развале Русской, Германской и АвстроВенгерской армий и отвратительных явлениях, этот развал сопровождавших, –нечего и говорить. Заменив профессиональные, “воспитанные” армии свирепыми народными ополчениями, человечество заменило бичи скорпионами, усугубило бедствия войны. Вместе с тем, война неизбежна, как неизбежна болезнь, –от нее не избавишься никакими бумажными договорами.[4]Сейчас всё наиболее актуальным становится вопрос соотнесения морали и этики служебного долга. Это объясняется, с одной стороны, ростом религиозного сознания военнослужащих, а с другой утратой многих нравственных и моральных ориентиров в обществе. Уже в ближайшее время законодателю придется решать вопрос о свободе совести в Вооруженных Силах на двух уровнях стадии комплектования, когда некоторые призывники отказываются от военной службы по религиозным и иным убеждениям, и собственно внутри армии.
Проблема противоречия гражданских обязанностей и глубоких внутренних убеждений военнослужащих стала насущнойна сегодняшний день, и многим следователям и военным прокурорам приходилось сталкиваться во время расследования с делами военнослужащих об отказе принимать присягу и брать в руки оружие. Исследуя международные правовые документы и исторический опыт (ещев 1919 г. в Советской России был принят Декрет об освобождении от воинской обязанности по религиозным убеждениям), мы понимаем неоднозначность и двойственность данной проблемы.[5]Основная цель закона об альтернативной государственной службе: разрешение противоречий, нахождение компромисса между гражданским долгом и совестью человека, убеждения которого не позволяют ему брать в руки оружие, принимать присягу, служить в армии. Данный закон должен давать личности возможность реализовать свой духовный потенциал не в Вооруженных Силах, а в сфере гражданских отношений. Гражданскую альтернативную службу нужно рассматривать как государственную повинность, одну из ее разновидностей, а не как лазейкудля желающих найти более облегчённый пусть. Сегодня закон об АГС должен стать механизмом реализации соответствующего конституционного положения о праве граждан выбирать способ служения обществу.Десять лет назад в СССР право на альтернативную службу вообще отсутствовало. Тогда действовал закон о всеобщей воинской обязанности 1939 г., в ст. 3 которого говорилось, что каждый гражданин Советского Союза обязан, независимо от национальной и религиозной принадлежности, пройти службу в ВС.[6] Такая служба расценивалась как священный долг по защите Отечества. Нужно отметить, что сейчас Россия осталась в цивилизованном мире практически единственным государством, которое не имеет закона об АГС, за исключением стран, где есть профессиональная армия (США, Канада, Великобритания). На профессиональную основу переходят французская и бельгийская армии. Многие считают, что принятие закона об АГС не только не снизит, но и повысит боеготовность Вооруженных сил России. Но поскольку закона еще нет, то сегодня молодые люди могут уклоняться от воинской обязанности по соответствующим мотивам и не нести за это никакой ответственности. Только лишь за 1980 г. в СССР уклонилось от службы лишь около 700 человек. Тогда такая цифра была чрезвычайным происшествием. А сейчас только на Россию за полгода приходится 30 тысяч уклонившихся![7] В то жевремя ст. 328 Уголовного кодекса РФ предусматривает ответственность за уклонение от альтернативной службы. [8]Но она не работает. Бездействует и статья за уклонение от военной службы, так как нет закона об АГС. Замкнутый круг. Кроме того, даже если отказника от военной службы (который не может в силу убеждений брать в руки оружие) всетаки призвали в армию и он служит, то может ли командир рассчитывать на этого солдата в экстремальной ситуации, когда необходимо выполнить ответственное задание или стрелять, или нажать на кнопку?.. Есть ли гарантия, что такой символический солдат выполнит боевой приказ и выступит против противника? Что это будет за армия? Да и почему будет? Наша современная российская армия уже стоит лицом к лицу перед этой проблемой.
Серьезным препятствием на пути реализации свободы совести в Вооруженных Силах России является отсутствие правового механизма реализации прав верующих военнослужащих. Сложный комплекс вопросов, связанных с удовлетворением религиозных потребностей верующих военнослужащих, регулируется всего одной статьей закона о статусе военнослужащих. Эта статья содержит в себе настолько общие и неясные положения, что они никоим образом не могут служить руководством при решении командирами воинских частей практических задач пореализации прав верующих военнослужащих. Для воинской организации, специфической чертой которой является строгая регламентация всех сторон ее жизни и деятельности, целесообразно было бы четко определить на уровне подзаконных актов, например на уровне устава внутренней службы, как обязанности командиров по реализации прав верующих военнослужащих, так и сам порядок их реализации. Напомним, что все это в уставах русской армии имелось. Ничего похожего в современных уставах Вооруженных Сил России нет.Серьезнымпрепятствием на пути реализации принципа свободы совести в условиях Вооруженных Сил является необразованность большинства офицеров в сфере религии. Большинство из них не только не знает основ вероучения той или иной религиозной конфессии, ее культа, особенностей психологии ее сторонников, но не знает и требований, которые предъявляет к его верующим подчиненным их религиозная вера в отношении воинской службы. Эта необразованность командиров при определенных обстоятельствах может стать причиной невольного оскорбления религиозных чувств верующих военнослужащих, возникновения конфликтов в воинских коллективах на религиозной почве, невыполнения верующим военнослужащим того или иного приказа, причиной уклонения верующих военнослужащих от исполнения ими обязанностей воинской службы.Для того чтобы офицеры могли обладать необходимыми знаниями в области религии, во всех высших военных учебных заведениях следовало бы ввести чтение курса Религиоведение.[9,10,11]Реализация принципа свободы совести в Вооруженных Силах тормозится и тем обстоятельством, что в нынешней структуре Вооруженных Сил отсутствуют какиелибо подразделения, специально занимающиеся проблемами обеспечения прав верующих военнослужащих. Следует заметить, что поначалу, когда стало налаживаться взаимодействие между армией и религиозными организациями, такие структуры были созданы.К сожалению, наши военные руководители зачастую не знают о том, сколько верующих в том или ином подразделении, к каким религиозным конфессиям они принадлежат, каков уровень их религиозности и насколько удовлетворяются их религиозные потребности в условиях воинской службы в данном воинском подразделении. Решение названных вопросов будет способствовать соблюдению прав военнослужащих и укреплению боеготовности Вооруженных Сил.[12]Каждый человек выбирает свой уровень общения и восприятия в обществе: либо человек полезен для государства, либо для себя.И наверняка все мы когдалибо сталкивались с наиважнейшим явление в своей жизни: выбором и расстановкой своих жизненных и социальных приоритетов.Ведь ещё знаменитейший английский поэт и драматург в своё время заметил: «Моя честь —это моя жизнь; обе растут из одного корня. Отнимите у меня честь —и моей жизни придет конец»[13]
Ссылки на источники1.Каменев А. И Стратегия духа: Основы воспитания войск по взглядам А.В. Суворова и М.И. Драгомирова. М.: Русский путь, 2000.145 с.2.О долге и чести воинской в российской армии: Собрание материалов, документов и статей. М.: Военное издательство, 1991.324 c.3.Свидзинский Э.Ф. О развитии военных познаний и общих принципов в среде офицеров армии // Офицерский корпус русской армии. Опыт самопознания. М., Военный университет, 2000.67 с.4.Российский военный сборник Выпуск 13. Душа армии: Русская военная эмиграция о моральнопсихологических основах российской вооружённой силы. –М.: Военный университет, Независимый военнонаучный центр «Отечество и Воин», Русский путь, 1997. –560 с.5.Сельченок К.В.; Под общ.ред. А.Е.Тараса/«Проблемы военной психологии» Хрестоматия/Мн,: Харвест, 2003.512 с.6.Закон о всеобщей воинской обязанности, 1939 г., ст.3–URL:https://bdsa.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=227&Itemid=30
[Дата обращения 18.02.2014].7.О долге и чести воинской в российской армии: Собрание материалов, документов и статей. М.: Военное издательство, 1991, с.1058.Научнопрактический комментарий к Уголовному кодексу Российской федерации. Н. Новгород: Номос, 1996, c. 3279.Наставление к самодисциплине и самовоспитанию. Собрание писем старого офицера к своему сыну // История Отечества в свидетельствах и документах XVII XX вв. Выпуск VII. М.: «Российский Архив», 1996, c.55610.История Отечества в свидетельствах и документах XVII XX вв. Выпуск VII. М., «Российский Архив», 1996, c.12811.Каменев А.И. Офицер профессия идейная // Офицерский корпус русской армии. Опыт самопознания. М., Военный университет, 2000, с.16912.Галкин М. Новый путь современного офицера // Офицерский корпус русской армии. Опыт самопознания. М.: Военный университет, 2000, c.42813.Цитаты Уильяма Шекспира–URL:https://www.stratford.ru/quotes.php?id=98
[Дата обращения 16.02.2014].
SavostinaEvgeniyaAndreevna1st year student of the department of developmental and social psychology , Department of Psychology NIU “BELGU” Belgorod state research university, Belgorod766586@bsu.edu.ruRatio of morality and ethics dutyAbstract:The article examines the relationship of concepts such as morality and ethics of duty. Historical analysis of legal regulation of the concepts of military honor in Russian and Soviet armies, showing that, along with a clear regulation of issues related totheir military service, great attention was paid to military morality , norms and rules of behavior at work and in everyday life. Also describes the polarity of ethics and morality of duty, duality combining previously described concepts and possible solution to this dilemma.Keywords:ethics, morals, call of duty , alternative civil service .
Источник