Стремясь к деятельности на пользу отечеству

Фото взято из сети Интернет

· Кто напуган — наполовину побит.

· Как бы плохо не приходилось, никогда не отчаивайся, держись пока силы есть.

· Будь чистосердечен с друзьями твоими, умерен в своих нуждах и бескорыстен в своих поступках.

· Молись Богу — от Него победа. Бог наш генерал, Он нас и водит.

· Вежлив бывает и палач.

· Победителю прилично великодушие.

· Непреодолимого на свете нет ничего.

· Война закончена лишь тогда, когда похоронен последний солдат.

· Воевать не числом, а умением.

· Пока идёт бой — выручай здоровых, а раненых без тебя подберут. Побьёшь врага — всем сразу легче станет: и раненым, и здоровым.

· Правила воспитания суть первыя основания, приуготовляющия нас быть гражданами.

· Деньги дороги, жизнь человеческая ещё дороже, а время дороже всего.

· И в нижнем звании бывают герои.

· Голод — лучшее лекарство.

· Грех — напрасно убить.

· Дисциплина — мать победы.

· Снести то на сердце, чего другой снести не мог, есть опыт твёрдой души, но учинить то добро, чего другой учинить не мог, есть похвальное дело.

· Добродетель всегда гонима.

· Без добродетели нет ни славы, ни чести.

· Оказывайте доверие лишь тем, кто имеет мужество при случае вам поперечить и кто предпочитает ваше доброе имя вашей милости.

· Настоящий друг — не матрац, но положиться на него можно.

· Настоящий друг всегда тот, который никогда не бывает ненастоящим.

· Таинство одно твёрдой связи достойных друзей — уметь прощать недоразумения и просвещать неотложно в недостатках.

· Искренность отношений, правда в общении — вот дружба.

· Сам погибай — товарища выручай.

· Трудолюбивая душа должна всегда быть занята своим ремеслом, и частые упражнения для неё столь же живительны, как обычные упражнения для тела.

· Леность есть дурной учитель.

· Никогда не позволяйте льстецам осаждать вас: давайте почувствовать, что вы не любите ни похвал, ни низостей.

· Ложь изо всех вреднейших есть порок.

· Если любишь горячее, будь способен и к холодному.

· Самое надёжное, но и самое труднейшее средство сделать людей лучшими есть приведение в совершенство воспитания.

· Люди часто сами бывают причиною счастия и несчастия.

· Мужественные подвиги достовернее слов.

· Ненависть затмевает рассудок.

· Доброе имя есть принадлежность каждого честного человека, но я заключал доброе имя в славе моего Отечества, и все деяния мои клонились к его благоденствию. Никогда самолюбие, часто покорное покрывало скоропреходящих страстей, не управляло моими деяниями. Я забывал себя там, где надлежало мыслить о пользе общей. Жизнь моя была суровая школа, но нравы невинны и природное великодушие облегчали мои труды: чувства мои были свободны, а сам я твёрд.

· Нет стыда признаться человеку в своей ошибке.

· Победа — враг войны.

· Бей врага, не щадя ни его, ни себя самого, побеждает тот, кто меньше себя жалеет.

· Послушание, обучение, дисциплина, чистота, здоровье, опрятность, бодрость, смелость, храбрость — победа.

· Политика — тухлое яйцо.

· С юных лет приучайся прощать проступки ближнего и никогда не прощай своих собственных.

· Я люблю правду без украшений.

· Разговор с невеждами иногда более научит, нежели разговор с учёными.

· Горжусь, что я русский.

· Мы — русские! Какой восторг!

· Мы русские и поэтому мы победим.

· Там, где пройдёт олень, там пройдёт и русский солдат. Там, где не пройдёт олень, всё равно пройдёт русский солдат.

· Лучшая слава и украшение монарха — его правосудие.

· Кто храбр — тот жив. Кто смел — тот цел.

· Не бойся смерти, тогда наверное победишь. Двум смертям не бывать, а одной не миновать.

· Совесть есть светило внутреннее, закрытое, которое освещает единственно самого человека и речет ему гласом тихим без звука; трогая нежно душу, приводит её в чувство, и следуя за человеком везде, не даёт ему пощады ни в каком случае.

· Лучше оправдать десять виновных, нежели обвинить одного невинного.

· Преодолевши какой ни на есть труд, человек чувствует удовольствие.

· Кто привык к трудам, тому труд облегчён.

· Кто состоянием своим доволен, тому жить весело.

· Учение в счастии человека украшает, в несчастии же служит прибежищем.

· Легко в учении — тяжело в походе, тяжело в учении — легко в походе.

· Ученье — свет, а неученье — тьма. Дело мастера боится, и коль крестьянин не умеет сохою владеть — хлеб не родится.

· Лучше весь век учиться, нежели пребыть незнающим.

· За учёного трех неучёных дают.

· Тот уже не хитрый, о ком все говорят, что он хитёр.

· Чем больше удобств, тем меньше храбрости.

· Не надлежит мыслить, что слепая храбрость даёт над неприятелем победу. Но единственное, смешанное с оною — военное искусство.

· Ближайшая к действию цель лучше дальней.

· Разумный человек всегда может найти упражнение.

· Разумный человек в стыд не вменяет учиться и в совершенных летах, чему не доучился во младости.

· Расположение к человеку — желать ему счастья.

· Вывеска дурака — гордость; людей посредственного ума — подлость; а человека истинных достоинств — возвышенность чувств, прикрытая скромностью.

· Безверное войско учить, что перегорелое железо точить.

· Будь чистосердечен с друзьями твоими, умерен в своих нуждах и бескорыстен в своих поступках.

· В бою смены нет, есть только поддержка. Одолеешь врага, тогда и служба кончится.

· Великие приключения происходят от малых причин.

· Возьми себе в образец героя древних времён, наблюдай его, иди за ним вслед, поравняйся, обгони — слава тебе!

· Вся земля не стоит даже одной капли бесполезно пролитой крови.

· Всякий воин должен понимать свой манёвр.

· Два хозяина в одном дому быть не могут.

· Загребающий жар чужими руками после свои пережжет.

· Идя вперед, знай, как воротиться.

· Как бы плохо ни приходилось, никогда не отчаивайся, держись, пока силы есть.

· Кто хорош для первой роли, не годен для второй.

· Лучше, чтобы ободрял государь, а наказывали законы.

· Любовь к отечеству, стыд и страх поношения суть средства укротитель-ныя и могущие воздержать множество преступлений.

· Мало на то надобно смысла, чтоб опорочить.

· Мелочные правила и жалкие утончённости не должны иметь доступа к вашему сердцу. Двоедушие чуждо великим людям: они презирают все низости.

· Мы приступаем к делу важному и решительному. Как христиане, как русские люди помолимся Господу Богу о помощи и примиримся друг с другом. Это будет хорошо, это по-русски, это необходимо.

· Негоден тот солдат, что отвечает: «Не могу знать».

· Одна минута решает исход баталии; один час — успех кампании; один день — судьбу империи.

· Опасности лучше идти навстречу, чем ожидать на месте.

· Праздность есть мать скуки и многих пороков.

· Праздность — корень всему злу, особливо военному человеку.

· Раз счастье, два раза счастье — помилуй Бог! Надо же когда-нибудь и немножко умения.

· Разврат дому есть: буде хозяйка любит слушать… разные враки, а выслушав, с прибавлением сказывает оныя мужу, и муж тому верит.

· Скорость нужна, а поспешность вредна.

· Служба и дружба — две параллельные линии: не сходятся.

· Солдату надлежит быть здорову, храбру, тверду, решиму, правдиву, благочестиву.

· Стоянием города не берут.

· Стреляй редко, да метко. Штыком коли крепко. Пуля обмишулится, штык не обмишулится: пуля — дура, штык — молодец.

· Теория без практики мертва.

· У меня нет быстрых или медленных маршей. Вперёд! И орлы полетели!

Наказ Татищева предусматривал своеобразное государственное регулирование взаимоотношений между заводчиками и рабочими. Идеи Татищева и в этом отношении поражают широким размахом. Татищев стремился оградить рабочих от произвольного занижения зарплаты, ввести оплату половины, даже полного жалованья в случае болезни или простоя по вине владельца. Естественно, заводчики решительно выступили против этой явной попытки ограничения их произвола в отношении рабочих. И правительство, к сожалению, также вполне естественно, встало на сторону заводчиков, а не рабочих и не Татищева, отстаивавшего их интересы.

Решительно возражали заводчики и против заведения школ. И дело даже не только в том, что им не хотелось тратить средства на обучение детей своих рабочих. Они эксплуатировали самый детский труд. Заводчики прямо говорили, что дети шести-двенадцати лет уже выполняют у них многие работы при добыче руд. Правительство блеснуло чадолюбием, запретив «принуждать к ученью неволею».

В Татищеве часто видят приверженца жесткой регламентации частной инициативы предпринимателей, осуществляемой дворянским государством. Но такая характеристика неточна. Он стремился не столько к регламентации, сколько к насаждению законности и в эту сферу общественной жизни, как стремился он к этому во всем, чем ему приходилось заниматься. В основе всего должен лежать «естественный закон» и его этическое осмысление — закон «божественный». Из государственных установлений принимаются обычно лишь те, которые соответствовали «естественному» и «божественному» законам.

Даже и в наказе шихтмейстеру Татищев не преминул напомнить, что «у нас приказные служители от необучения весьма пространно пишут лишние и непотребные слова, и наипаче чужестранные, которых иногда и сами не знают, за щегольство кладут и тем излишнюю бумагу и время теряют», а не «знающих чужестранных слов в сумнение и погрешение приводят». Но там, где речь шла об организации производства, примером являлись именно чужие страны: Швеция, Саксония, Богемия. Оттуда позаимствовал Татищев и идею введения должности шихтмейстера.

Четкая налаженность и особенно строгий учет никогда не были сильными сторонами русской хозяйственной жизни. Российский размах не терпел любых стесняющих установлений, даже если они работали на пользу промышленника. Главное же, чем всегда отличалась российская действительность, — совершенное неуважение законов. Правительство часто издает законы как бы для очистки совести, смотря далее сквозь пальцы на их нарушения. Для служащих государственного аппарата законы не столько руководство к действию, сколько средство запугивания обывателей, дабы получить возможность «судить не по закону, а по совести». Татищев, в сущности, мало что внес от себя: введение должности шихтмейстера предусматривалось данной ему (правда, по его же настоянию) инструкцией. Но в стремлении руководствоваться законами Татищев явно выпадал из современной ему российской действительности.

В основу деятельности и чиновников и промышленников Татищев стремился положить тот же принцип «пользы отечества». Но в этом проявляется и утопизм некоторых его представлений. «Пользу отечества» все понимали по-своему. Для Коммерц-коллегии дело сводилось к исправному поступлению десятины. Достигнуть же «исправности» она рассчитывала поощрением доносов подьячих на заводовладельцев, периодическими ревизиями и наказаниями за ложные сведения. Татищев не мог принять такой системы проверки, поскольку для него важнее было предотвратить возможность преступления. К тому же ревизии обычно являлись источником новых еще более крупных преступлений как со стороны ревизуемых, так и со стороны ревизоров, неуемно собиравших всевозможные подношения.

Для промышленников «польза отечества» всегда была прикрытием и оправданием удовлетворения корыстных устремлений. Капитал по своей сути плохо уживается с идеей «пользы отечества». Не случайно шихтмейстеру предписывалось следить за тем, чтобы за границу не продавались «тайно и явно» (последнее тоже не исключалось!), «без указу», пушки, мортиры, бомбы и т. п.

Появление на Урале целого ряда заводовладельцев привело к вспышкам жестокой конкурентной борьбы, когда более сильные душили слабых и начинающих то слишком высокими ценами на необходимые припасы, то демпинговыми ценами на готовую продукцию, пока надо было устранить соперника. «Пользой отечества» при этом, конечно, и не пахло. Татищев же исходил из того, что в интересах отечества иметь больше заводов и заводчиков, а потому стремился поддержать слабых против сильных.

Последней цели служил целый ряд мер: равный доступ к необходимым припасам, равная цена при отпуске продукции с заводов. Кстати, цена эта была достаточно высокой. При себестоимости пуда меди в 30-е годы в четыре рубля продажная цена ее устанавливалась в шесть с половиной рублей. В правительственных сферах, как можно было видеть, были сторонники куда большего ограничения прибылей заводчиков. К тому же заводчики не сдерживались в назначении цен при отпуске металла какому-нибудь отдаленному торгу. Стремился осуществить Татищев и свое старое предложение: освобождать новые заводы на три года от десятины и других податей, дабы таким образом поощрять новых предпринимателей.

Соображениями «пользы отечества» руководствовался Татищев и тогда, когда требовал от промышленников расширения действующих предприятий и запрещал им без разрешения канцелярии останавливать существующие. Промышленники часто останавливали предприятия в погоне за ближайшей и непосредственной выгодой. Так, к моменту появления Татищева на Урале у Демидова работала едва четверть домен якобы потому, что нечем платить рабочим (этот произвол побудил Татищева предложить заводчикам узаконить оплату рабочих примерно на том уровне, на каком оплачивали Демидовы, в том числе и за дни необоснованных простоев). На самом деле, конечно, заводчик умышленно сгущал краски.

Совершенной новостью было социальное законодательство Татищева. Промышленники не слишком грешили против истины, когда писали, что «до сего времени оного платежа мастеровым людям никогда при партикулярных заводах не бывало, и в том жалобы ни от кого не происходило». Заводчики были убеждены, что «и жаловатца им невозможно, для того что объявленные остановки ненарочныя». «Також и болезни и несчастия, — философствовали заводовладельцы, — приключаютца по воли божий, а не от промышленичья неусмотрения».

Использование же детского труда заводчики цинично оправдывали «всенародной пользой»: детям платят по две копейки в день за те работы, на оплату которых взрослым уходило бы по шесть копеек. Промышленники угрожают даже остановкой заводов, если шестилетних детей вместо работы отправят в учение. «И впредь заводов размножать ревностной охоты не будет, но и старые содержать будет невозможно», — пугают они.

Основной принцип предпринимательства заводчики выразили совершенно четко: «Всяк в своем промыслу властен капитал свой содержать так, как кому за полезное разсудитца». Здесь уж не до «пользы отечества». Тем не менее заводовладельцам удалось добиться удовлетворения своего ходатайства.

Промышленники не случайно опасались намерения Татищева дать мастеровым больше прав, чем хотели бы иметь сами мастеровые. Такого рода предложения могли бы побудить мастеровых к выдвижению своих требований. А правящие классы приложили немало усилий, дабы отучить трудящихся что-либо требовать. К тому же многие из тех, за кого вступался Татищев, принадлежали к числу беглых, по закону подлежащих возвращению прежним владельцам. Новые владельцы и так представляли себя в глазах беглых благодетелями.

В правительственных кругах знали, конечно, что заводчики не выполняют строжайшие указы о возврате беглых. И складывается парадоксальное положение. Татищев был убежденным противником этих установлений. Но по служебному долгу он обязан был следить за их неукоснительным выполнением. Правительство же, издававшее указы, хотело бы, чтобы его администрация не изъявляла излишнего усердия при проведении их в жизнь. Это тоже обычное положение в российской административной практике: о нарушениях законов все знают, но до поры до времени нарушителя оставляют в покое. Затем, если он не угодит чем-то высшему начальству, ему вспомнят именно эти нарушения.