О пользе книг церковных в славянском языке

Увидел краткое изложение этой работы Ломоносова в сноске на странице XI предисловия “Полного церковно-славянского словаря” Дьяченко, изданного в 1899 году и хочу сюда перепечатать.

Сам словарь можно скачать здесь https://byzantinorossica.org.ru/PS_Vocabularies.html

=====================

Никто об этом не рассуждал лучше нашего великого народного учителя и писателя М.В.Ломоносова, рассуждение которого по сему предмету (“О пользе чтения церковно-славянских книг”) мы здесь и приведём вкратце. Церковно-славянский язык, учит Ломоносов, важен и даже прямо необходим для нас по многим весьма серьёзным причинам:

1) Богатый от природы он ещё более обогатился переводами с греческого. “Ясно сие видеть можно”, говорит Ломоносов в рассуждении “О пользе книг церковных в русском языке”, “вникнувшим в книги церковные на славянском языке, коль много мы от перевода ветхого и нового завета, поучений отеческих, духовных песней Дамаскиновых и других творцов канонов видим в славянском языке греческого изобилия, и оттуда умножаем довольство российского слова, которое и собственным своим достатком велико, и к приятию греческих красот посредством словенского сродно”…

2) “Сия польза наша, что мы приобрели от книг церковных богатство к сильному изображению идей важных и высоких, хотя велика, однако находим ещё и другие выгоды, каковых лишены многие языки”. И, действительно, выгоды эти очень метко указаны Ломоносовым.

• а) Первая состоит в том, что “народ российский по великому пространству обитающий, не взирая на дальнее расстояние, говорит повсюду вразумительным друг другу языком в городах и сёлах. Напротив того, в некоторых других государствах, например, в Германии, баварский крестьянин мало разумеет мекленбургского, или бранденбургский швабского, хотя все того же немецкого народа. Подтверждается вышеупомянутое наше преимущество живущими за Дунаем народами словенского поколения, которые греческого исповедания держаться. Ибо, хотя разделены от нас иноплеменными языками, однако для употребления (то есть, по причине употребления) словенских книг церковных, говорят языком, россиянам довольно вразумительным, который весьма много с нашим наречием сходнее, нежели польский, не взирая на безразрывную нашу с Польшею пограничность” (потому что языком церкви у поляков сделался язык латинский, а не славянский).

Таким образом, по воззрению нашего учёного, одна из важнейших заслуг церковно-славянского языка состоит в том, что он содействует поддержанию единства и духовной неразрывной связи как в самом русском народе, так и во всех славянских племенах православного вероисповедания.

• б) Такую же прочную связь представляет церковно-славянский язык и в историческом отношении, потому что, именно благодаря принятому нашей церковью для богослужения и для богослужебных книг церковно-славянскому языку “российский язык от владения Владимирова до нынешнего века, больше семи сот лет, не столько отменился, чтобы старого разуметь не можно было: не так, как многие народы не учась не разумеют языка, которым предки их за четыреста лет писали, ради великой его перемены, случившейся через то время”.
• в) язык церковно-славянский служит, по справедливому суждению Ломоносова, неиссякаемым источником обогащения живого литературного русского языка, содействуя развитию руской мысли и русского слова и слога. Воспользовавшись господстовавшей в его время ложно-классической теорией о трёх слогах, он предоставил, как и подобало, роль высокого слога языку церковно-славянскому, нос необходимыми оговорками: употреблять только такие церковно-славянские слова, которые “россиянам вразумительны и не весьма обветшалы”; неупотребительные же и обветшалые церковно-славянские слова прмо были исключены из языка литературного. В слоге среднем, который должен был состоять “из речений больше в российском языке употребительных”, допускалось им также и некоторые речения славянские, но опять с великою осторожностью, чтобы слог не казался надутым”.

  Таким образом, Ломоносов впервые ясно определил признаки хорошего литературного слога, в котором церковно-славянский язык по необходимости должен занимать важное место, хотя его определение и имеет исключительно отрицательный характер: в хорошем литературном слоге не должно употрелять, с одной стороны, надутых, обветшалых и никому не понятных церковно-славянских слов и выражений; с другой—слов простонародных и площадных. В этих пределах русскому литературному слогу предоставлялась полная и широкая свобода развития. Не входя в обсуждение некоторых крайностей этой теории, мы должны сказать, что ей в общих положениях, следовали все выдающиеся писатели, начиная с Карамзина, Жуковского, Крылова, Пушкина и кончая лучшими современными поэтами и писателями.

  Решив так удачно вопрос о взаимных отношениях обоих составных элементов нашего литературного языка, М.В. Ломоносов, с икренними горячим чувством истинного патриота и поэта, говорит:

  “Рассудив такую пользу от книг церковных славянских в российском языке, всем любителям отечественного слова беспристрастно объявляю и дружелюбно советую, уверясь собственным своим искусством, дабы с прилежанием читали все церковные книги, от чего к общей и к собственной пользе воспоследует: аа) будет всяк уметь разбирать высокие слова от подлых и употреблять их в приличных местах, по достоинству предлагаемой материи, наблюдая равность слога; бб) таким старательным и осторожным употреблением сродного нам коренного славянского языка купно с российским отвратятся дикие и странные слова, нелепости, восходящие к нам из чужих языков, заимствующих себе красоту из греческого, и то ещё через латинский. Оные непреличности ныне небрежение чтения книг церковных вкрадываются к нам нечувствительно, искажают собственную красоту нашего языка, подвергают его всегдашней перемене и к упадку преклоняют. Сие все показанным способом пресечется; и российский язык в полной силе, красоте и богатстве переменам и упадку неподвержен утвердится, коль долго церковь российская славословием Божиим на славянском языке украшаться будет”. Это твёрдое и непоколебимое убеждение своё в пользе и важности церковно-славянского языка Ломоносов не раз высказывает и в других своих сочинениях по языку—в грамматике и риторике.

• г) Коснувшись в грамматике вопроса об ошибочном правописании некоторых слов, он говорит: “сожалетельно, что для избежания сих погрешностей не можно предписать других правил, кроме прилежного учения российской грамматики и чтения книг церковных, без чего и во всём российском слове никто твёрд и силён быть не может” (параграф 112).
• д) В Риторике главу 7-ю: “Об изобретении витиеватых речей”, он заканчивает такими словами: “для подражания в витиеватом роде слова тем, которые других языков не разумеют, довольно можно сыскать примеров в славянских церковных книгах и в писаниях отеческих, с греческого языка переведённых, а особливо в прекрасных стихах и канонах преподобного Иоанна Дамаскина и святого Андрея критского, так же и в словах святого Григория Назианзина, в тех местах, где перевод с греческого не тёмен” (параграф 147).

Источник

Скажите, пожалуйста, почему тексты Священного Писания святые отцы рекомендуют читать на церковно-славянском языке, ведь он не всегда понятен?

Уважаемый Александр!

В ответ на Ваш вопрос о языке богослужения предлагаем Вам статью автора книги «Старец Силуан» Архимандрита Софрония (Сахарова).

«ЛИТУРГИЧЕСКИЙ ЯЗЫК

В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог…

все чрез Него начало быть (Ин. 1, 1-3).

Язык человеческий предназначается для выражения реальностей различных планов: есть житейский план – естественных потребностей; есть близкий к нему и все же отличимый – примитивных душевных чувств и страстей; есть язык политической демагогии; есть научный, философский, язык поэзии; наконец наивысший из всех – язык Божественного Откровения, молитвы, богословия и других отношений между Богом и людьми – Литургический. Отвлеченное познание о бытии – имеет метафизические корни; сюда относится наука, философия и, прежде всего Богопознание. Слова, выражающие вышеуказанные роды познания так же, как и Имена Божии, исходят из умной сферы, метафизической. В то же время им свойственно вызывать в уме или сердце различные реакции, и в этом смысле они являются «условными рефлексами», носящими характер непосредственный, автоматический. Каждому языку поставляется задача: ввести слушателя или читателя в ту область, к которой данный язык принадлежит.

Учитывая «условно рефлективную» энергию слов, мы должны особенно большое внимание отдать литургическому языку, призванному порождать в умах и сердцах молящихся ощущение иного мира, высшего. Это достигается наличием имен и понятий, принадлежащих исключительно божественному плану; а также употреблением небольшого количества специфических форм выражения. Славяне промыслительно одарены благословенным языком, служившим веками для богослужения, Священного Писания и молитвы, и никогда не низшим житейским нуждам, ни даже церковной литературе. Мы категорически убеждены в необходимости употребления сего языка в богослужениях; нет вовсе нужды заменить его языком повседневности, что неизбежно снизит духовный уровень и тем причинит неисчислимый ущерб. Неуместны доводы якобы непонятности для многих современных людей старого церковного языка; людей поголовно грамотных и даже образованных. Для таковых овладеть совсем небольшим количеством неупотребительных в обыденной жизни слов – дело нескольких часов. Все без исключения затрачивают огромные усилия для усвоения сложных терминологий различных областей научного или технического знания; политических, юридических и социальных наук; языка философского или поэтического, и подобное. Почему бы понуждать Церковь к утере языка, необходимого для выражения свойственных высших форм богословия или духовных опытов? Все, кто искренне желает приобщиться вековой культуре Духа, легко найдут возможность освоиться бесценным сокровищем священного славянского языка, который изумительно соответствует великим таинствам богослужения.

Немногие особенности сего языка облегчают труд временно отрешиться от страстных будней: всякое ныне житейское отложим попечение.

Если бы мы при совершении Литургии употребляли язык нашей повседневности, то он порождал бы в душах и умах присутствующих реакции низшего плана – нашего физического существования. Человеческое слово есть образ Предвечного Слова Отца. Словом Господним сотворены небеса… Он сказал, и соделалось! Он повелел, и явилось (Пс.32, 6, 9). И наше слово обладает творческой силою. Слово Бога нашего пребывает вечно (Ис. 40, 8); и наше слово достигает вечности, если сказано в путях воли Его. Чрез призывание Имен Божиих совершаются Таинства Церкви, включая преложение хлеба и вина в Тело и Кровь Господа.

Слова Литургии и вообще молитв не суть только человеческие, но и данные Свыше. Церковный язык относится к сфере Божественного Бытия; он должен выражать Откровение Духа и им порождаемые умные видения. Чрез слышание слова Божия (Рим. 10, 17) вдохновляется человек на веру, победившую мир (I Ин. 5, 4; ср. 1 Фес. 2, 13).»

Источник

В древние времена, когда славенский народ не знал употребления письменно изображать свои мысли, которые тогда были тесно ограничены для неведения многих вещей и действий, ученым народам известных, тогда и язык его не мог изобиловать таким множеством речений и выражений разума, как ныне читаем. Сие богатство больше всего приобретено купно с греческим христианским законом, когда церковные книги переведены с греческого языка на славенский для славословия божия. Отменная красота, изобилие, важность и сила эллинского слова коль высоко почитается, о том довольно свидетельствуют словесных наук любители. На нем, кроме древних Гомеров, Пиндаров, Демосфенов и других в эллинском языке героев, витийствовала великие христианския Церкви учители и творцы, возвышая древнее красноречие высокими богословскими догматами и парением усердного пения к Богу. Ясно сие видеть можно вникнувшим в книги церковные на славенском языке, коль много мы от переводу Ветхого и Нового завета поучений отеческих, духовных песней Дамаскиновых и других творцов канонов видим в славенском языке греческого изобилия и оттуду умножаем довольство российского слова, которое и собственным своим достатком велико и к приятию греческих красот посредством славенского сродно. Правда, что многие места оных переводов недовольно вразумительны, однако польза наша весьма велика. При сем, хотя нельзя прекословить, что сначала переводившие с греческого языка книги на славенский не могли миновать и довольно остеречься, чтобы не принять в перевод свойств греческих, славенскому языку странных, однако оные чрез долготу времени слуху славенскому перестали быть противны, во вошли в обычай. Итак, что предкам нашим казалось невразумительно, то нам ныне стало приятно и полезно.

Ломоносов М. В. Полное собрание сочинений в 11 томах. Т. 7. Труды по филологии 1739-1758 гг. М.-Л.: Издательство Академии наук СССР, 1952. С. 586-592.

Справедливость сего доказывается сравнением российского языка с другими, ему сродными. Поляки, преклонясь издавна в католицкую веру, отправляют службу по своему обряду на латинском языке, на котором их стихи и молитвы сочинены во времена варварские по большей части от худых авторов, и потому ни из Греции, ни от Рима не могли снискать подобных преимуществ, каковы в нашем языке от греческого приобретены. Немецкий язык по то время был убог, прост и бессилен, пока в служении употреблялся язык латинский. Но как немецкий народ стал священные книги читать и службу слушать на своем языке, тогда богатство его умножилось, и произошли искусные писатели. Напротив того, в католицких областях, где только одну латынь, и то варварскую, в служении употребляют, подобного успеха в чистоте немецкого языка не находим.

Как материи, которые словом человеческим изображаются, различествуют по мере разной своей важности, так и российский язык чрез употребление книг церковных по приличности имеет разные степени: высокий, посредственный и низкий. Сие происходит от трех родов речений российского языка.

К первому причитаются, которые у древних славян и ныне у россиян общеупотребительны, например: бог, слава, рука, ныне, почитаю.

Ко второму принадлежат, кои хотя обще употребляются мало, а особливо в разговорах, однако всем грамотным людям вразумительны, например: отверзаю, господень, насажденный, взываю. Неупотребительные и весьма обветшалые отсюда выключаются, как: обаваю, рясны, овогда, свене и сим подобные.

К третьему роду относятся, которых нет в остатках славенского языка, то есть в церковных книгах, например: говорю, ручей, который, пока, лишь. Выключаются отсюда презренные слова, которых ни в каком штиле употребить непристойно, как только в подлых комедиях.

От рассудительного употребления и разбору сих трех родов речений рождаются три штиля: высокий, посредственный и низкий.

Первый составляется из речений славенороссийских, то есть употребительных в обоих наречиях, и из славенских, росснянам вразумительных и не весьма обветшалых. Сим штилем составляться должны героические поэмы, оды, прозаические речи о важных материях, которым они от обыкновенной простоты к важному великолепию возвышаются. Сим штилем преимуществует российский язык перед многими нынешними европейскими, пользуясь языком славенским из книг церковных.

Средний штиль состоять должен из речений, больше в российском явыке употребительных, куда можно принять некоторые речения славенские, в высоком штиле употребительные, однако с великою осторожностию, чтобы слог не казался надутым. Равным образом употребить в нем можно низкие слова, однако остерегаться, чтобы не опуститься в подлость. И словом, в сем штиле должно наблюдать всевозможную равность, которая особливо тем теряется, когда речение славенское положено будет подле российского простонародного. Сим штилем писать все театральные сочинения, в которых требуется обыкновенное человеческое слово к живому представлению действия. Однако может и первого рода штиль иметь в них место, где потребно изобразить геройство и высокие мысли; в нежностях должно от того удаляться. Стихотворные дружеские письма, сатиры, эклоги и эллегии сего штиля больше должны держаться. В прозе предлагать им пристойно описания дел достопамятных и учений благородных.

Низкий штиль принимает речения третьего рода, то есть которых нет в славенском диалекте, смешивая с средними, а от славенских обще не употребительных вовсе удаляться, по пристойности материй, каковы суть комедии, увеселительные эпиграммы, песни, в прозе дружеские письма, описание обыкновенных дел. Простонародные низкие слова могут иметь в них место по рассмотрению. Но всего cего подробное показание надлежит до нарочного наставления о чистоте российского штиля.

Сколько в высокой поэзии служат одном речением славенским сокращенные мысли, как причастиями и деепричастиями, в обыкновенном российском языке неупотребительными, то всяк чувствовать может, кто в сочинении стихов испытал свои силы.

Сия польза наша, что мы приобрели от книг церковных богатство к сильному изображению идей важных и высоких, хотя велика, однако еще находим другие выгоды, каковых лишены многие языки, и сие, во-первых, по месту.

Народ российский, по великому пространству обитающий, невзирая на дальнее расстояние, говорит повсюду вразумительным друг другу языком в городах и в селах. Напротив того, в некоторых других государствах, например в Германии, баварский крестьянин мало разумеет мекленбургского или бранденбургский швабского, хотя все того ж немецкого народа.

Подтверждается вышеупомянутое наше преимущество живущими за Дунаем народами славенского поколения, которые греческого исповедания держатся, ибо хотя разделены от нас иноплеменными языками, однако для употления славенских книг церковных говорят языком, россиянам довольно вразумительным, который весьма много с нашим наречием сходиее, нежели польский, невзирая на безразрывную нашу с Польшею пограничность.

По времени ж рассуждая, видим, что российский язык от владения Владимирова до нынешнего веку, больше семисот лет, не столько изменился, чтобы старого разуметь не можно было: не так, как многие народы, не учась, не разумеют языка, которым предки их за четыреста лет писали, ради великой его перемены, случившейся через то время.

Рассудив таковую пользу от книг церковных славенских в российском языке, всем любителям отечественного слова беспристрастно объявляю и дружелюбно советую, уверясь собственным своим искусством, дабы с прилежанием читали все церковные книги, от чего к общей и к собственной пользе воспоследует:

1. По важности освященного места Церкви Божией и для древности чувствуем в себе к славенскому языку некоторое особливое почитание, чем великолепные сочинитель мысли сугубо возвысит.
2. Будет всяк уметь разбирать высокие слова от подлых и употреблять их в приличных местах по достоинству предлагаемой материи, наблюдая равность слога.
3. Таким старательным и осторожным употреблением сродного нам коренного славенского языка купно с российским отвратятся дикие и странные слова нелепости, входящие к нам из чужих языков, заимствующих себе красоту из греческого, и то еще чрез латинский. Оные неприличности ныне небрежением чтения книг церковных вкрадываются к нам нечувствительно, искажают собственную красоту нашего языка, подвергают его всегдашней перемене и к упадку преклоняют. Сие все показанным способом пресечется, и российский язык в полной силе, красоте и богатстве пременам и упадку не подвержен утвердится, коль долго Церковь Российская славословием Божиим на славенском языке украшаться будет.

Сие краткое напоминание довольно к движению ревности в тех, которые к прославлению отечества природным языком усердствуют, ведая, что с падением оного без искусных в нем писателей немало затмится слава всего народа. Где древний язык ишпанский, галский, британский и другие с делами оных народов? Не упоминаю о тех, которые в прочих частях света у безграмотных жителей во многие веки чрез переселения и войны разрушились. Бывали и там герои, бывали отменные дела в обществах, бывали чудные в натуре явления, но все в глубоком неведении погрузились. Гораций говорит:

Герои были до Атрида,

Но древность скрыла их от нас,

Что дел их не оставил вида

Бессмертный стихотворцев глас.

Счастливы греки и римляне перед всеми древними европейскими народами, ибо хотя их владения разрушились и языки из общенародного употребления вышли, однако из самых развалин, сквозь дым, сквозь звуки в отдаленных веках слышен громкий голос писателей, проповедующих дела своих героев, которых люблением и покровительством ободрены были превозносить их купно с отечеством. Последовавшие поздные потомки, великою древностью и расстоянием мест отдаленные, внимают им с таким же движением сердца, как бы их современные одноземцы. Кто о Гекторе и Ахиллесе читает у Гомера без рвения? Возможно ли без гнева слышать Цицеронов гром на Катилину? Возможно ли внимать Горациевой лире, не склонясь духом к Меценату, равно как бы он нынешним наукам был покровитель?

Подобное счастье оказалось нашему отечеству от просвещения Петрова и действительно настало и основалось щедротою его великия дщери. Ею ободренные в России словесные науки не дадут никогда прийти в упадок российскому слову. Станут читать самые отдаленные веки ведикие дела Петровы и Елисаветина веку и, равно как мы, чувствовать сердечные движения. Как не быть ныне Виргилиям и Горациям? Царствует Августа Елисавета; имеем знатных и Меценату подобных предстателей, чрез которых ходатайство ея отеческий град снабден новыми приращениями наук и художеств. Великая Москва, ободренная пением нового Парнаса, веселится своим сим украшением и показывает оное всем городам российским как вечный залог усердия к отечеству своего основателя, на которого бодрое попечение и усердное предстательство твердую надежду полагают российские музы о высочайшем покровительстве.

Источник