О пользе наук и о воспитании
Различны, меценат, к бессмертию дороги:
Иный, повергнув тьмы людей себе под ноги,
Чрез раны, через кровь, чрез кучи бледных тел,
Развалины градов, сквозь дым сожженных сел,
Отверз себе мечем путь к вечности кровавый,
И с пагубой других достиг бессмертной славы;
Но плач и вопль сирот, и стон оставших жен,
Родителей печаль, и треск упадших стен
Гремящую трубу их славы заглушает,
И ясно проникать в слух смертных воспящает.
Другий, подняв верхи ужасных пирамид
Превыше туч, где ветр и буря не шумит,
Потомству по себе мнит память тем оставить
И имя чудными громадами прославить;
Но многих труд веков, несчетных тысящ пот,
Под тягостию сей вздыхающий народ,
На вечные труды и муки осужденный
И в жертву гордости невинно принесенный,
Мучительскую тем доказывают власть
И самолюбную изобличают страсть.
Тот мыслей хитростью, и скрытностью советов,
И темнотой своих сомнительных ответов
Народов дружбу рвет союзных меж собой
И возмущает их возлюбленный покой,
Чтоб ссорою других своим дать силы боле
И дале расширить отечественно поле:
Надеясь делом сим политиком прослыть
И титло мудрого министра заслужить.
И так не истинной прельщаемся хвалою,
Призра́ком лишь ее, и тению пустою!
108
Не подлинная нас в делах предводит честь,
Но легкомыслие, и хвастовство, и лесть:
Нам похвалою то и славою быть мнится,
Коль в нас чему-нибудь простый народ дивится.
Не мог скрыть Демосфен веселья своего,
Как женщины. «Вот он!» — шептали про него.
Младенца удивить безделицей не трудно:
Пустому может он дивиться безрассудно.
Обманщик знатоком покажется наук,
Как насмеется он глазам проворством рук.
Но паче похвала нас та увеселяет,
Котора у живых вокруг ушей летает.
Что хочешь про меня тихонько рассуждай,
Лишь только во глаза хулой не досаждай.
Аммонов жрец, дары приняв, в уме смеялся,
Когда ответ ею правдивым показался
Нехитрому царю, что он Зевесов сын,
Хоть изо всех богов скончался он един.
Весьма безумен Крис, имея столько злата,
Что титла не купил Юпитерова брата.
Скажи про Юлия, что в Риме он тиран,
Что вольность он теснит неправедно граждан,
Но меч в его руке обуздавает слово,
Отцем его признать всё общество готово:
Он держит на своих отечество плечах,
Он может лишь един в колеблемых стенах
Пороки истребить, восстановить законы,
И нет, кроме его, другая обороны.
Но только слух прошел, что «отчества отец»
Достойный получил делам своим конец,
То льва бездушного поверженное тело
Трусливый попирал осел ногами смело.
Уж «отчества отца» тираном стали звать,
Доброты прежние пороками считать.
Вот как народному вверять себя язы́ку,
Ласкательным словам, плесканиям и крику,
Где действует одна надежда или страх,
Где искренности нет, ни истины в сердцах!
Но что бесстыднее! фортуну обижаем,
Как власть ее своим советам причисляем:
109
Что счастьем сделалось, что случай учинил,
Величеству своих приписываем сил.
Лисица петуха всего съесть не успела,
Как волка близ себя внезапно усмотрела:
«Нарочно для тебя я берегу, дружок,
С тобою, — говорит, — последний съем кусок»
В свою влечем хвалу, хоть наше, хоть чужое,
И мелочь самую мы больше кажем втрое.
Но много ли таких мы на́йдем на земле,
Чтоб честность предпочли напрасной похвале,
Чтобы имели дух и сердце благородно,
И не смотрели бы на мнение народно,
Чтоб не прельщалися ни суетной хвалой,
Не оскорблялись бы безумною хулой,
Чтоб совести одной и правде угождали
И на бесстрастный бы потомства суд взирали,
Где злобы, зависти, ниже потачки нет,
Где малым и большим по выслуге ответ;
Чтобы держалися во всем сего устава,
Что честь и похвала, величие и слава
Во добродетельных заслугах состоит,
С любовью ко своим и прочим без обид.
Чтоб твердо верили, что все дела честные
Хоть в жизни хулятся от ненависти злыя,
Иль меньше хвалятся по существу заслуг,
Но как из бренного изыдет тела дух,
Тогда им должная цена постановится
И мрачным никогда забвеньем не затмится!
Ты к славе, меценат, надежный путь избрал,
Что мусы возлюбил, что зреть их предприял;
Обычаям худым, растленной нашей воле
Чем можно пособить и чем исправить боле?
Сие осталося едино врачество
Душевный исцелить недуг и естество.
Прошли те времена, прошли златые веки,
Как разумом простым водимы человеки,
Не ведая наук, незлобие блюли
И от неправд себя, как яда, берегли.
110
Но в наш несчастный век проклятые пороки
Взошли на самый верх и степень превысокий.
И некуда уже взойти превыше им,
То ж будут делать впредь, что мы давно творим.
Имеем от младых ногтей мы свет природный,
Который нас ведет на путь блаженству сродный;
Имеем семена естественных доброт,
Которы дать могли б плоды своих красот,
Но вредные людей испорченных примеры
И в ложных мнениях погрязши лицемеры
Природу нежную младенческих умов,
Доброту красную естественных даров
В противну сторону напрасно преклоняют:
Где был бы красный цвет, там терние взращают;
Как взрытая земля, что влагой смягчена,
Удобно внутрь себя приемлет семена,
Так ложны мнения, в младый ум впечатленны,
Не трудно могут быть надолго вкорененны
Когда же пустится их корень в глубину
И отрасли свои распустит в ширину,
Когда с годами вдруг чрез возраст укрепится,
То скоро ли тогда сие искоренится?
Блажен, кто, получив родителей честны́х,
Воспитан в строгости обычаев святых,
Издетска научен знать, хвально что, бесчестно,
И к честности кому течение известно.
Сей радость есть отцев, надежда матерей,
Родства сей красота и честь семьи своей!
Не игры на уме и не непостоянство,
Не вкус и щегольство, пирушки и убранство,
Но польза общества, потомства похвала,
Чтоб вечность получить чрез славные дела.
Таков был Александр в свои младые годы,
Пока не покорил роскошные народы!
Победы славные и тяжкие труды,
Походы дальные ученья суть плоды.
Таков был Сципион для отчества любови:
Он в жизни не жалел ни здравия, ни крови;
111
Но кто тому виной, что жизнь он презирал?
Родитель в том его наставил, воспитал.
Опека добрая, прилежное ученье,
Пример похвальных дел, честно́е обхожденье,
Не зараженное сообществом худым,—
Всё может произвесть в младенцах, что хотим.
Сие и добрую природу утверждает,
И склонную ко злу способно исправляет.
Но много ли таких родителей сыскать,
Чтоб честности детей старались наставлять?
Неправедным житьем, предерзкими делами
Дорогу им ко злу показывают сами.
Когда ты, деньгами обклавшися, дрожишь,
Полушки нищему одной не уделишь,
Надеешься ль, чтоб сын не знал к богатству страсти,
Чтоб бедных искупал из скудости, напасти?
Когда насильственно обидишь немощны́х,
Без всякой жалости смотря на слезы их,
Когда их образом теснишь бесчеловечным,
То сын твой будет ли, то зря, мягкосердечным?
Ты в роскошах уснул, во сладостях погряз,
Друзьям и недругам ты лжешь на всякий час,
А хочешь, чтоб был сын воздержен и умерен,
Чтоб тайну сохранял и в слове был бы верен.
За то же ремесло, за кое и отец,
Примается и сын, смотря на образец.
Купеческий сынок смышляет, как взять втрое,
Смекает, как продать за целое гнилое.
О картах и дитя с слугами говорит,
Которого отец над оными сидит
Как язва, так пример пороков переходит
И, заразив отцов, детям болезнь наводит.
В том крепость дивная, божественный в том дух,
Который, таковы соблазны видя вкруг,
Но к оным во младых летах не поползнется
И от прельщающих приман сих отречется.
Сей возраст мудрые толь свято люди чтут,
Такую честь ему по правде отдают,
112
Что дом тот почитать за храм велят священный,
Где отрок есть в уме еще несовершенный;
И ничего чтобы не делать перед ним,
Что стыдно было б нам соделать пред другим;
И чтобы ничего при нем не говорили,
За что б нас правильно другие осудили.
Язычники нам сей оставили закон,
В какий, о небо, стыд нас всех приводит он,
Что, будучи святой мы верой просвещенны,
Имеем сей закон в забвенье погруженный
И, к службам хитростным приучивая псов,
Наставить не хотим к полезному сынов!
На вас, родители, потребуют отчета,
Что ваших жизнь детей позором стала света,
И что в беспутствах дни свои ведут они,
Причиною тому лишь только вы одни!
Когда кто от детей почтения желает,
Тот: «Я отец твой!» — им всегда напоминает.
Но чем они должны тебе? иль что зрят свет?
Но их испорчен нрав, и свет их сей клянет.
Иль что вскормил ты их, как были малолетны?
И в сем уста твои должны быть безответны:
Природа и закон не только что своих,
Воспитывать велит младенцев и чужих;
И самы варвары к ним не жестокосерды,
И звери лютые ко детям милосерды.
На Ромулов с горы и Ремов плач сошла
Волчица, и сосцы младенцам подала.
Тогда ты их отец и присный их родитель,
Когда им в детстве был наставник и учитель,
Когда ты разум их ученьем просветил
И к добродетели дороги им открыл,
Без коей самая жизнь мука и досада
И коя в самых нам несчастьях есть отрада;
Когда их научил зло с благом различать,
Держаться истины, пороков убегать.
Сие родителей о детях небреженье
Чрез собственное ты об оных попеченье
Стараешься теперь исправить, меценат!
113
Един ты обще всех приял в опеку чад,
Представив мудрый твой совет Петровой дщери:
В Минервии храм отверз российским детям двери
И случай подал им свой разум просвещать,
Познанием наук себя обогащать.
Бессмертная твоя к отечеству заслуга
Не увядет, пока земного станет круга.
Не на тщеславии основана она,
На пользе истинной людей утверждена:
Россиянам она приятна и полезна,
Похвальна от чужих и варварам любезна.
Сей истинной хвале ничто не повредит,
И зависть оную и злоба подтвердит.
Ни в жизни ты притворств в хвалах не опасайся
И славы по конце правдивой дожидайся:
Деяньем сим всегда себя увеселяй,
И лучшия хвалы ты в жизни не желай.
1756
| Воспроизводится по изданию: Поэты ХVIII века. Л., 1972. (Библиотека поэта; Большая серия). © Электронная публикация — РВБ, 2006—2020. |
Николай Никитич Поповский (1730-1760)
Просветитель, поэт, переводчик, один из первых отечественных профессоров университета. Родился в семье священника церкви Василия Блаженного в Москве. Учился в Славяно-греко-латинской академии, затем в числе лучших учеников был отправлен в академический университет в Петербурге. В университете увлекся философией и поэзией, в дальнейшем занимался под руководством М. В. Ломоносова, который давал Поповскому «наставления в стихотворстве». После окончания университета получил звание магистра и был назначен помощником директора университетской академической гимназии. В 1755 г. стал директором гимназии при Московском университете, где преподавал красноречие и философию.
По мировоззрению материалист, философию называл «матерью науки и художеств». В стихах, прозе, речах, переводных работах стремился показать роль науки в изучении природы, общественной жизни. Боролся за развитие национальной русской науки, культуры, русского литературного языка, читал курс философии на русском языке.
Во «Вступительной лекции по философии» Н. Н. Поповский подчеркивал необходимость изучения философии на родном языке, говорил о величии русской науки, о необходимости осознания сынами Отечества принадлежности к ней.
Н. Н. Поповского глубоко волновали вопросы просвещения, обучения и воспитания. Он был прекрасным педагогом. В работе «О пользе наук и о воспитании в оных юношества» (1756) он критикует ложь, лицемерие, призывает родителей оградить юное поколение от тлетворного влияния великосветской жизни, когда дворяне и купцы «неправедным житьем, предерзкими делами дорогу им ко злу показывают сами». Далее говорит о необходимости развития просвещения, об открытии Московского университета.
В предисловии к книге Д. Локка «О воспитании детей» Поповский делает важный для того времени вывод: «Хотя Д. Локк здесь рассуждает только о воспитании детей знатного рода, однако и незнатные могут теми же правилами пользоваться».
Умер Н. Н. Поповский в расцвете творческих сил.
Из речи «О пользе наук и о воспитании в оных юношества»
()
По справедливости благоразумные люди равную или еще большую честь и почтение приписывают учащим, нежели родителям: ибо сии свет и жизнь, которые сами собой подлежат бесчисленным нуждам, боязням и печалям; то… подают способ не только жить, но жить благополучно. Ибо учение есть старости жезл, юным увеселенье, утверждение в счастье, в несчастье отрада… Несказанное веселие видеть граждан ко всякому званию, ко всякой должности способных, понятных и искусных… не иметь нужды заимствовать от других стран разумных художников, мужей ученых к удовольствию своего народа, необходимо потребных. Все что надобно к пользе или славе, внутри своего владения находить… Собственное их учение и достохвальные примеры других нечувствительно вдыхают в них склонность и любовь к честности, отвращение от обманов, ссор, насильства и всего, что есть предосудительное и что может возмутить общее спокойствие… Просвещенный ум подает им подробное понятие истинного зла и добра; научает дружелюбию, беспритворной откровенности и неповинному обхождению. Мудрое гражданство и от внешних неспокойств, от внешних неприятелей может снискать безопасность…
…Что ж, или я сомневаюсь о вашей уверенности в подлинном мнении о пользе и необходимости учения, когда в присутствии вашем словами оную распространяю? Нимало. Толико множество детей вашим тщанием, вашими советами и повелениями, толь ревностно и почти ежедневно в сие место стекающихся, довольно показывает, коль истинное и высокое мнение, коль великое почтение и любовь к учению имеете. Мое намерение состоит только в том, чтобы, представив его силу, важность и пользу, купно изъявить, коль мы чувствительны к высочайшей сей милости… ясно познаем свой долг и обязанность в рассуждении оказанного нам благодеяния через учреждение сего университета… Одни ли мы пользоваться будем сим… благодеянием? Наши дети, внуки и их правнуки имеют готовые великие сие милости участие. О коль знатная милость, которая не на один, но на все последующие века, не только на живых, но и на имеющих видеть свет и жизнь изливается и продолжается. Коль великая польза, которая действие и течение никогда не пресечется! Бесчисленные тысячи нашего потомства прежде еще своего рождения сим благодеянием уже обязаны…
О воспитании детей . (Предисловие к переводу книги Д. Локка)
()
К читателю
Хотя г. Локк сочинением своим о воспитании детей заслужил у всех знающих великую похвалу и почтение, однако излишне критические умы находят в нем не знаю какой недостаток. Говорят, что он правила свои писал по английскому вкусу и обыкновению, следовательно, будто они не могут служить к употреблению общему других народов. Правда, что ему, как природному англичанину и должно было брать примеры больше с того, что ежедневно в глазах его обращалось; так как и французы, немцы, испанцы и прочие в таком случае больше смотрели бы на отечественные обыкновения, однако из того не следует, будто бы его правила не могли быть употребительны инде. Мало ли что народы одни у других занимают и обращают в свое употребление. Английский вкус не столь особен, чтобы не мог принят быть от прочих, если только с натурою и разумом сходен. Но хотя бы некоторые правила г. Локка были с обыкновением других народов и не согласны, однако не можно думать и того, будто бы он хотел быть вселенским учителем и чтобы его наставления приняты были в Японии или Эфиопии. Главное его намерение было услужить своему отечеству: к тому клонил и всю свою систему. Да и странно бы было желать, чтобы один смертный человек мог общие предписать всему свету правила в таком деле, где различные свойства душ человеческих и бесчисленные сложения тел требуют многих отмен и неодинаковых способов.
Впрочем, благоразумный и беспристрастный читатель по внимательном прочтении сей книги легко усмотрит, что правила г. Локка почти везде могут употребляемы быть с великим успехом. Предмет его был тот, чтобы показать, каким образом детей честных родителей предуготовлять в пользу отечества; и так что касается до украшения честного отрочества науками, то почти все просвещенные народы предписанными от него наставлениями пользоваться могут. Ибо честного отрока хотя здесь инде тому же и тем же или немного отменным способом обучать должно. Прибавление, убавление, перемена, смотря по особенности места, времени и других обстоятельств, не может правил г. Локка никакому подвергнуть предосуждению. Может быть, в рассуждении попечения о здравии и укреплении тел детских покажется некоторым весьма строг и жесток, как, например, мыть ноги холодною водою и прочее. Однако здесь г. Локк не вдруг советует знобить младенцев, но начиная от холодноватой воды помалу доходить и до самой студеной. Что сие детям не несносно, доказывают ежедневные примеры. Видим ребят подлого (простолюдины.- И. С.) роду зимою бегающих по снегу босыми ногами и в самой студеной воде без всякого повреждения своего здравия. То же должно рассуждать и о причинах в его правилах, касающихся до тела, которые могут несносны показаться матерям, пристрастившимся к своим детям и желающим содержать их больше в неге, нежели в строгости. Но в доказательство их заблуждения довольно представить, что почти все в великой неге воспитанные люди ни столь договечны, ни столь тверды и здоровы, ни столь мало подвержены болезням, как те, которые воспитаны противным образом. Они может быть за баснь почтут, если им упомянешь, что лакеде-монцы (то же, что спартанцы.- И. С.) не только стужею, зноем, голодом, жаждою, но жесточайшими побоями и ранами детей своих приобучали ко всякому терпения роду. Однако сия преславная в древности республика коль великих людей такою строгостию воспитания произвела, история довольно доказывает. Подобное воспитание детей персидских находим у Ксенофонта (), что спали на земле, ели что случилось, от чего произошли толь храбрые солдаты, что сей народ учинился повелителем всей Азии. Никогда строгое и трудами удручаемое знатного рода отрочество не потеряет тем должного к себе почтения, но укрепится больше к понесению всяких тягостей, годнее будет своему отечеству и, пришедши в мужество, благодарнее будет своим родителям, когда почувствует в себе здравие, крепость, терпеливость выше себе подобных, которые воспитаны были в неге. Но весь сей спор может решен быть одним только опытом и самым действием, а не доказательствами, которым люди предупрежденных мыслей весьма редко внимают. Напоследок хотя г. Локк здесь рассуждает только о воспитании детей знатного рода, однако и незнатные могут теми же правилами пользоваться: оставляя то, что с их обстоятельствами не сходно, прочее потребными отменами приноравливая к своему состоянию. Все сие отдаю на рассуждение благоразумному читателю, желая от всего сердца, чтобы родители сию книжку к пользе своих детей и к доброй надежде всего отечества употребили.