В спарте агитация в пользу враждебных афин

К 431-му году противоречия между Пелопоннесским союзом, возглавляемым Спартой, и Делосским союзом, возглавляемым Афинами, достигли пика. Обе стороны не горели желанием переходить от мелких пакостей к полномасштабной бойне, главным выгодополучателем от которой со всей очевидностью стала бы Персия, опасавшаяся объединения Эллады. Однако, обстоятельства сложились так, что война стала неизбежной. И есть серьёзное подозрение, что это произошло не без некоторой помощи с востока. Империя Ахеменидов получила уникальную возможность отомстить за Саламин — и, судя по всему, в той или иной мере этой возможностью воспользовалась.

О том, как Эллада катилась к войне, подробно написано в прошлой статье цикла. Здесь же рассмотрим собственно ход боевых действий.

План спартанского царя Архидама на войну был простым и даже в чём-то примитивным, но для имевшегося соотношения сил — наиболее естественным. Предполагалось вторгнуться в Аттику большими силами, учинить там крупномасштабное разорение, выманить сухопутные силы афинян в поле и разгромить их в генеральном сражении — после чего продиктовать условия капитуляции.

План афинского главкома Перикла также был вполне очевиден и являл собой зеркальное отражение спартанской стратегии. То есть, в сухопутные сражения не лезть, всё население Аттики эвакуировать в комплекс укреплений Афин, Пирея и соединявших их Длинных стен, задействовать тактику «высадился-разорил-уплыл» силами флота. А там авось спартанцам это надоест и они пойдут на переговоры.

Да, фраза «бой слона с китом» вполне корректно описывает этот этап войны. Обе стороны выбрали сценарий войны на истощение, не предполагавший влезания в авантюры и основанный на ожидании, что или противнику это надоест, или какой-то внешний фактор сыграет.

До тех пор объединённое войско Пелопоннесского союза исправно каждый год ходило в Аттику — но ничего толком не добивалось. Аттика была почти пуста, для штурма афинских укреплений или Длинных стен сил не было, а длительная осада не представлялась возможной, поскольку всем пелопоннесцам требовалось возвращаться по домам на сельскохозяйственные работы. Войско, которое можно было назвать профессиональным и регулярным, тогда было только у спартанцев — но и тем нельзя было надолго оставлять Лаконию, чтобы илоты в отсутствие основных сил не начали подумывать о восстании.

Афиняне же не менее исправно громили противника на море и дерзкими десантными операциями разоряли побережье Пелопоннеса. Это скорее просто нервировало Пелопоннесский союз, нежели приводило к каким-либо стратегическим подвижкам, тем не менее, можно сказать, что «по очкам» побеждали на этом этапе скорее Афины. Наносимый ими урон был не всегда значительным, но по крайней мере реальным, тогда как армия пелопоннесцев с примкнувшими фиванцами только и делала, что мародёрила безлюдную Аттику и с тоской смотрела на неприступные Длинные стены.

Однако, способность Афин и Пирея вместить всё население Аттики Перикл всё же переоценил. Да, снабжение города по морю позволяло худо-бедно прокормить всю эту толпу. Понятно, что без роскошеств, но и угрозы голода как таковой не было. Однако, всё же имела место чудовищная скученность. Многие аттические крестьяне остались без крыши над головой, и потому ютились где попало — в порту, на улицах, в шалашах вдоль Длинных стен и под портиками общественных зданий. И, что самое опасное, они ещё и, пардон, гадили где попало. Понятие о санитарных нормах тогда было весьма расплывчатое.

Результат — вспышка брюшного тифа. Самой что ни на есть ярко выраженной «болезни грязных рук». Антисанитария и скученность населения привели к тому, что город в кратчайшие сроки охватила эпидемия, через порт перекинувшаяся на армию и колонии. За четыре года болезнь выкосила четверть населения Афин — и спартанцы даже не подумали этим воспользоваться, разумно опасаясь притащить эту заразу к себе домой.

Одной из жертв эпидемии стал Перикл (хотя, насчёт эпидемии — вопрос, Фукидид и Плутарх особо оговаривают, что у него не было тех же симптомов — а Фукидид болел сам и перепутать не мог). И вот это уже означало для Афин самую натуральную отложенную кадровую катастрофу. И не в том дело, что почивший стратег был уникальным гением, какие рождаются раз в столетие. Компетентность Перикла, конечно, отрицать трудно, поскольку именно при нём Афины всё-таки добились гегемонии. Но при нём же имели место и конкретные перегибы со злоупотреблениями, создавшие Афинам последующие проблемы, в том числе и по его инициативе. Так что идеального не ошибающегося «отца нации», на коем держалось абсолютно всё, из него, при всём уважении, не выходит.

Проблема была в том, что на фоне довоенного благоденствия Афин прагматичные реалисты, подобные собственно Периклу, стали меньшинством. Сытое время породило две крайности. Ярко выраженных «голубей», стоявших за мир, покой и «как бы чего не вышло», чьей опорой были землевладельцы и крестьяне. И ярко выраженных «ястребов», уверенных, что Афины достаточно круты для прямого разгрома всех супостатов, и опиравшиеся на торгово-ремесленные городские круги. Середины же между ними толком и не было. Возглавляли эти фракции такие политики, как Никий (от «голубей») и Клеон (от «ястребов»). Вроде бы противоположные по убеждениям и противоборствующие, но, как нередко в таких случаях бывает, близнецы-братья по образу деятельности. Оба — демагоги и популисты, и оба — сторонники подхода «доктрина есть — мозгов не надо». Разве что «заряд» доктрин был противоположный, у одного плюс, а у второго минус.

После смерти Перикла они какое-то время бодались наравне. Но затем эпидемия пошла на спад, и оказалось, что положение Афин, как оно и было при прежнем лидере, отнюдь не такое плохое. В силу этого доминировать стал Клеон со своими «ястребами», высказывавшийся за отход от терпеливо-оборонительной стратегии Перикла и развитие бурной деятельности по битью спартанцев.

И ведь сначала получалось!

Стараниями весьма деятельного полководца Демосфена (нет, не того самого) основной театр боевых действий удалось перенести из Аттики к северу, в Беотию. На море афинянам удалось создать цепь опорных пунктов вокруг Пелопоннеса, постоянно угрожавших побережью.

Наконец, в 425-м году десантом Делосского союза под командованием того же Демосфена был взят с моря город Пилос. Сам по себе — незначительный, разве что с удобной гаванью. Времена блеска и славы Пилоса, воспетые Гомером, давно уже были позади. Для иллюстрации веса этого города в тогдашней Элладе, пилосский тип шлема, в противоположность шикарному коринфскому и универсальному аттическому, был самым нищебродским вариантом и представлял собой просто шишак. Который, справедливости ради, со временем проявил себя, как самый лучший из всего греческого «модельного ряда» по соотношению цена-качество-обзор, будучи ультимативно практичной и утилитарной штукенцией. Но это было позже.

Сейчас же основная примечательная особенность Пилоса заключалась в том, что от него до Спарты было всего-то 70 километров. Так что афиняне получали возможность дождаться отлучки спартанских сил на очередное шевоше в Аттику (да, автор в курсе, что шевоше — это про Столетнюю войну, просто слишком уж подходит по сути), совершить небольшой марш-бросок в Лаконику и взбунтовать там илотов, дабы те сбросили, наконец, спартанских угнетателей.

Естественно, спартанцы спешно на это отреагировали, отозвав домой сухопутную армию из Аттики, развлекавшуюся там плевками в Длинные стены всего-то пару недель, и направили к Пилосу крупный флот в 60 триер. Который по прибытию высадил на острове Сфактерия, запиравшем выход из бухты Пилоса, отборный отряд и приготовился штурмовать город.

Пожалуй, было здесь нечто забавное: непобедимые на суше спартанцы собирались штурмовать с моря сухопутные укрепления непобедимых на море афинян. Однако, на практике соревнования «кто менее плох в том, в чём он не так силён» не получилось. На стороне афинян сыграло именно что большее мастерство в военно-морском деле — они просто наперёд знали, когда и с каких направлений спартанцы могут ударить, и потому загодя изготовились. За счёт этого Пилос продержался два дня. Третий спартанцы, убедившиеся, что в лоб демосфеновых молодцов не взять, решили потратить на сооружение осадных машин — но в этот момент на помощь Пилосу подоспел афинский сборный флот с трёх ближайших опорных пунктов, ворвавшийся в бухту, прежде чем гарнизон на Сфактерии успел её заблокировать, и учинивший спартанцам образцово-показательное избиение.

Теперь роли поменялись на противоположные и внешне более естественные — афиняне осаждали с моря окопавшихся на Сфактерии спартанских гоплитов.

Спартанцы понимали, что при тотальном превосходстве афинян на море они не смогут спасти гарнизон Сфактерии. Понимали они и то, что битва за Пилос проиграна. Потому они заключили с афинянами перемирие, по условиям которого получали возможность организовать снабжение осаждённых провизией (только днём и только под афинским контролем) под залог всех спартанских триер, базировавшихся на Пелопоннесе. Кроме того, афиняне должны были доставить спартанских послов для переговоров в Афины, и затем — отвезти их обратно в Спарту. После этого перемирие считалось завершённым.

В Афинах спартанские послы выступили перед народным собранием и озвучили следующее: подурачились — и хватит, давайте договариваться о мире.

Может прозвучать предвзято, но это была объективно хорошая сделка. Фактически, по стратегии Перикла подобное определялось, как положительный исход всей войны. И, что примечательно, достигнуто оно было не действиями сухопутной армии в Беотии, чего у Перикла как раз не планировалось, а давлением на Пелопоннес с моря, что было в точности в духе изначального плана.

Но слово перед собранием взял Клеон, произнёсший зажигательную, неистовую и пробирающую до самых пяток речь с элементами комедии (это не я глумлюсь, это характеристика ораторского стиля Клеона от современников, так он типа к народу был ближе), суть которой сводилась вот к чему: зачем нам заключать мир сейчас, ведь мы такие крутые, саму Спарту в неудобную позу поставили. Вот, мол, сейчас дожмём спартанцев, затем Беотию по камушкам разберем, да Коринф шапками закидаем — и тогда сами продиктуем им всем те условия мира, которые захотим.

Афиняне на тот момент были воодушевлены успехами в Пилосе, и потому к речи прислушались. Спартанцы же говорили, как спартанцы — то есть, кратко, сдержанно и по делу, без шуточек, накала и изящных оборотов. Потому достучаться до афинян они не смогли и убыли восвояси.

При этом, афиняне ещё и не вернули Спарте отданные им в залог 60 триер, придравшись к какому-то мелкому нарушению, чуть ли не на уровне «неопознанный военный корабль находился ближе, чем в 100500 стадиях от зоны перемирия, подозреваем, что спартанский, сделка отменяется». Спартанцы на это во всеуслышание заявили, что у афинян нет чести, и вообще они все гады ползучие, после чего вернулись к боевым действиям. Появилась у спартанцев и своя неформальная партия «ястребов», особенно сердитых на афинское вероломство, и главным авторитетом среди них был полководец Брасид.

Гарнизон на Сфактерии тем временем оборонялся столь мужественно и героически, что осада острова затянулась сверх меры. Приближалась зима, и снабжение афинской группировки в Пилосе в ближайшее время грозило очень сильно затрудниться. Афиняне на этом фоне стали жалеть, что послушали Клеона и отвергли мирное предложение Спарты, о чём и начали ему пенять в народном собрании. На это Клеон возразил, что если бы командовал он, то спартанский гарнизон давно бы уже капитулировал, а нынешнее командование — просто нерешительные слюнтяи. Этим он метил в своего давнего недруга Никия, формальным подчинённым которого державший Пилос Демосфен тогда и являлся. На что Никий ответил «хорошо, вот и покомандуй», после чего объявил о сложении полномочий.

Тут Клеон понял, что договорился, и попробовал сдать назад. Но когда народное собрание таких манёвров предсказуемо не оценило, он, напротив, изобразил лютый энтузиазм и пообещал взять Сфактерию за двадцать дней. Причём, не привлекая для этого ни одного лишнего казённого гоплита, а прибавив к уже задействованным силам лишь лёгкую пехоту фракийских союзников — дротикометателей и лучников. На том и порешили.

Надо заметить, что хоть Клеон явно был тем ещё политиканом-популистом и, пардон, балаболом, чьей стихией скорее была борьба фракций в народном собрании, нежели стратегическое управление государством, но кем он точно не был, так это дураком. Поскольку вот этот вот его фокус «да я с ними лёгкой пехотой справлюсь» был на самом деле крайне изящен. Хоть в такой формулировке акцент на лучников с дротикометателями и звучал похвальбой, этаким нарочитым усложнением задачи самому себе, на деле только так и можно было быстро взять Сфактерию.

Прибыв в Пилос, Клеон организовал высадку на остров гоплитов — так, чтобы спартанцы их видели и изготовились к бою. Но стоило спартанской фаланге построиться, как в спину ей полетели стрелы и дротики — лёгких пехотинцев по приказу Клеона тем временем высадили с другой стороны острова.

Во фронтальном встречном бою спартанцы были несокрушимы. Но к таким вот подлостям их военная доктрина подготовки не предусматривала. В результате, понеся огромные потери, спартанцы из фаланги сбились в бессистемную кучу. И когда им громогласно предложили сдаваться, они без разговоров положили щиты на землю (общепринятый в Элладе жест капитуляции). Потери афинян при этом были ничтожны — ведь до столкновения фаланг дело так и не дошло.

Произошедшее было делом абсолютно небывалым. Да, спартанцам до этого случалось терпеть поражения на суше. Но это, как правило, означало, что их задавили числом ценой огромных потерь. Как, например, при Фермопилах. Но чтобы принудить к сдаче целую спартанскую армию, пусть и маленькую — такого ещё никто не проворачивал.

Если на Пилос Клеон уезжал под смешки политических оппонентов, мол, иди-ка ты повоюй, рубака страшный, то в Афины он возвращался на пике своей политической карьеры, безоговорочным авторитетом для народного собрания и практически любимцем почти всего города, кроме скрежещущих зубами идейных сторонников Никия. А как иначе? Менялись времена, вместе с ними менялись системы ценностей, но всегда высоко ценилось, когда мужик сначала сказал, а потом сделал. Тем более — сделал то, что до него считалось невозможным.

Будущее в этот момент для афинян выглядело прекрасным, а победа — скорой и неотвратимой. Но вскоре настало время болезненного отрезвления.

После успехов при Пилосе против спартанцев афиняне планировали вывести из войны третий столп Пелопоннесского союза — альянс городов Беотии во главе с Фивами.

Карта Беотии и Аттики, для наглядности

Разгром Беотии должен был производиться двумя афинскими армиями. Первая, во главе с Демосфеном (как мы помним — не тем), должна была высадиться с моря в Сифах. Вторая, во главе с Гиппократом (представьте себе, и этот — не тот), должна была занять Делию. А с этих двух опорных точек уже можно было наступать с двух сторон на Фивы, тем самым вынуждая их капитулировать.

В проекте план был отличный. Но на практике всё испортила рассинхронизация.

Демосфен прибыл к Сифам слишком рано, когда вторжение Гиппократа ещё не успело отвлечь беотийцев. В результате, афинский десант встречало всё ополчение беотийских городов, в полном составе. Пришлось ему с боем отступать обратно на корабли и уплывать восвояси.

Гиппократ же занял Делию слишком поздно. Настолько, что беотийцы успели стянуть туда войска и в состоявшемся сражении разгромили его. Сам Гиппократ при этом погиб.

Вскоре после этого (и отчасти, не исключено, на волне новостей об этом) лидер спартанских «ястребов» Брасид получил под командование двухтысячный корпус и, переправившись через Коринфский залив, направился на север.

Брасид был, если можно так выразиться, спартанцем новой формации. Сохраняя верность традиционным лакедемонским ценностям, он при этом был весьма сведущ в дипломатии и умел вести войну непрямыми методами — не только сокрушая противника атакой славной спартанской фаланги, но также разрушая его союзы, прерывая коммуникации и лишая ресурсов.

Этим он и занялся. Обновив союз с дружественным Спарте македонским царём Пердиккой, он получил от него дополнительное войско на усиление и принялся курсировать между фракийскими городами, входившими в Делосский союз, и подбивать их на восстание против Афин, обещая в этом случае поддержку и защиту. Надо заметить, что обещания эти выглядели весьма весомо — вид спартанского корпуса с македонскими союзниками вот прямо у городских стен служил отличной иллюстрации их выполнимости.

Особо чувствительной для Афин оказалась потеря Амфиполя — из-за прилегающих к городу серебряных рудников и золотых приисков, игравших важную роль в наполнении казны всего Делосского союза.

Народное собрание отреагировало по тому же шаблону, что и в случае с Пилосом — отстранить дежурного виноватого и отправить Клеона исправлять ситуацию. Дежурным виноватым, лишённым в результате афинского гражданства, стал командовавший эскадры, базировавшейся на острове Фасос, Фукидид (да, тот самый — и потому в его трудах Клеон предстаёт ещё большим гадом, чем был на практике).

А вот со вторым пунктом вышла заминка. Единичный успех отнюдь не сделал демагога хорошим полководцем, так что Брасид разгромил его наголову. При отступлении афинян, более походившем на паническое бегство, Клеон был убит. Погиб также и сам Брасид, отважно полезший на самую передовую — но это особого влияния на исход боя не оказало.

Зато оказало влияние на ход войны. Клеон и Брасид были главными «ястребами» своих сторон. Когда же их одновременно не стало, из Афин тут же отправился в Спарту Никий с предложением заключить мир на условиях возвращения к довоенному состоянию. И спартанцы такое предложение приняли.

Продолжение следует…

Понравилось?

Тогда ставьте палец вверх и подписывайтесь на мой канал!

Вам — нетрудно, а мне приятно ♫