Был обвинен в шпионаже в пользу франции

Гражданская казнь Альфреда Дрейфуса

125 лет назад, 15 октября 1894 года, в парижскую военную тюрьму Шерш-Миди привезли арестованного, обвиняемого в шпионаже в пользу Германии. «Я невиновен», — сказал он, остановившись на пороге камеры, но конвоиры, не обращая на это внимания, втолкнули его внутрь и захлопнули за ним дверь. Ни им, ни узнику, ни кому-либо еще в тот момент и в голову не могло прийти, что начинается один из самых громких скандалов в истории Европы.

Арестованного звали Альфред Дрефюс, хотя по-русски его фамилию принято писать на немецкий манер — Дрейфус. Выдвинутое против него обвинение с самого начало выглядело, мягко говоря, странно: оно гласило, что он похитил в военном министерстве несколько секретных документов и передал их германскому военному атташе полковнику Шварцкоппену, но при этом указывающих на него улик практически не было. Было только письмо о передаче этих документов без даты и подписи и утверждение двух сотрудников министерства, что оно написано почерком Дрейфуса. Но этого оказалось достаточно, чтобы отправить подозреваемого в тюремную камеру и начать расследование.

СОМНИТЕЛЬНОЕ ПИСЬМО

Документы, о которых шла речь в письме, действительно куда-то пропали из военного министерства незадолго до ареста Альфреда, и поначалу все попытки выяснить, кто и для каких целей мог их украсть, были безуспешными. А потом появилось письмо, вроде как написанное его почерком, — это письмо передал в министерство глава французской военной разведки полковник Юбер Анри, сказавший, что нашел его среди выброшенных ненужных бумаг Шварцкоппена. Это была первая зацепка в деле о пропавших документах, и сотрудники министерства ухватились за нее, как за соломинку. Почерк, которым было написано письмо, показался им похожим на почерк капитана Дрейфуса, тоже служившего в этом ведомстве, и военные начали, как сказали бы сейчас, раскручивать эту версию.

Сам обвиняемый сперва утверждал, что произошла какая-то ошибка, которая вскоре должна разрешиться. Однако после того, как ему сообщили, что все указывает на его виновность и что его будет судить военный суд, он тоже перешел в наступление и стал активно защищаться, заявляя, что коллеги специально пытаются его подставить, потому что им нужно закрыть это дело, наказать хоть кого-нибудь за кражу документов, ведь иначе получалось, что они неспособны поймать шпиона у себя под носом. Им нужен был козел отпущения, и Дрейфус оказался самым подходящим кандидатом на эту роль, так как многие коллеги были с ним в плохих отношениях, а еще из-за того, что он был евреем по национальности и исповедовал иудаизм.

Старшие братья Альфреда, Матье и Жак, наняли ему известных адвокатов Деманжа и Лабори, но когда начался судебный процесс, стало ясно, что даже самым лучшим защитникам вряд ли удастся добиться оправдания подсудимого. Обвинители — военное министерство — общались с судьями и обсуждали с ними все нюансы дела втайне от адвокатов, а судьи давали защитникам понять, что на них очень сильно давят, чуть ли не заставляя признать Альфреда виновным. Хотя чем дальше, тем больше у судей было сомнений в том, что он имеет хоть какое-то отношение к исчезновению документов и к якобы написанному его почерком письму. Но стоило им высказать эти сомнения, как их «убедительно просили» еще раз хорошенько подумать, не является ли все-таки Дрейфус шпионом. То же самое происходило и с экспертами-графологами, которые должны были определить, написано ли анонимное письмо Дрейфусом или кем-то другим. Большинство из них склонялись к тому, что это все-таки был не его почерк, хотя кое в чем он действительно напоминал почерк Альфреда, но каждый раз, когда они выносили такое заключение, им приносили новый текст, написанный его рукой, и требовали, чтобы теперь они сравнили с письмом этот образец.

Еще более сильный прессинг обвинители устроили самому подозреваемому. Один из служивших в Генеральном штабе военных, полковник дю Пати де Клям, чуть ли не каждый день наведывался к нему в камеру и заставлял его снова и снова переписывать текст анонимного письма, стараясь сделать так, чтобы его почерк оказался как можно более похожим на почерк, которым оно было написано. Дрейфусу пришлось раз десять переписать его то правой, то левой рукой, сидя, стоя и лежа в самых разных позах. Отказаться от этого он не мог — это сразу же расценили бы как боязнь разоблачения и признание собственной вины. Но каждый раз, отдавая дю Пати исписанный лист бумаги, узник повторял, что невиновен, показывая тем самым, что он не собирается сдаваться.

В один из дней, забирая у него очередной образец почерка, Пати внезапно вытащил из кобуры револьвер и положил его перед Дрейфусом со словами о том, что он еще может выйти из своего незавидного положения с честью, как положено офицеру. Альфред даже подскочил на месте от возмущения и заявил, что он не совершил ничего бесчестного и стреляться для того, чтобы облегчить жизнь своим преследователям, не собирается. В результате полковник, скрипя зубами, в очередной раз ушел из камеры ни с чем.

ВЫНОС СОРА ИЗ ИЗБЫ

Между тем судьи и эксперты, хоть и не решались прямо противостоять военным, продолжали колебаться и тянуть время, так как ни у кого из них не было уверенности в виновности Дрейфуса. Больше того, в его вину не верил министр иностранных дел Габриэль Аното. Изначально он вообще был против его ареста, но побоялся идти на конфликт с военным министерством и не стал защищать Дрейфуса, однако в частных разговорах с судьями все же высказывал свое мнение. Да еще и начальник тюрьмы майор Форцинетти, приглядывавший за заключенным и много общавшийся с ним, как-то сказал начальнику Генерального штаба генералу Буадэффру, что Альфред — такой же преступник, как сам генерал.

В общем, обвинителям стало ясно, что приговор суда над Дрейфусом запросто может оказаться оправдательным, если они не надавят на судей еще каким-нибудь способом. И такой способ нашелся. В конце 1894 года история с украденными документами, до этого сохранявшаяся в тайне, неожиданно просочилась в газеты. Причем в них она выглядела так, будто бы в деле Дрейфуса есть твердые доказательства его вины, которые, правда, нельзя разглашать, так как они являются военной тайной.

После этого во Франции, а следом за ней и во многих других странах, включая и Россию, поднялся страшный шум. Сначала большинство газет и журналов возмущались преступлением, в котором обвиняли Дрейфуса, и требовали для него самого сурового наказания. Но братья обвиняемого, а также его жена Люси стали перетягивать прессу и ее читателей на свою сторону, публикуя статьи о том, что Альфреда обвиняют в том, чего он не совершал, и что таким образом военные ведомства покрывают настоящих преступников. В результате общество во Франции и других странах в прямом смысле раскололось на две части: на тех, кто считал Дрейфуса виновным, и тех, кто не верил в его вину. А поскольку обвиняемый был евреем, это еще и привело к резкому скачку антисемитских настроений. В то же время этот скандал позволил многим людям проявить свои лучшие качества — выступить в защиту человека, которого обвиняли в серьезном преступлении, не имея даже косвенных доказательств против него, напомнить всем о существовании презумпции невиновности.

Скандалы, связанные с этим делом, бушевали повсюду. На заседаниях правительства, в университетах и школах, в магазинах и ресторанах, в компаниях друзей и среди членов одной семьи. Все разделились на дрейфусаров и антидрейфусаров, и для каждой стороны название ее противников стало ругательством. Сохранилась, к примеру, карикатура, напечатанная в 1898 году в одной из парижских газет: на одной картинке за столом собралась большая группа родственников, и глава семьи просит: «Больше ни слова о деле Дрейфуса!», а на другой все эти люди дерутся, опрокинув стулья и тарелки с едой.

Но в реальной жизни, а не на картинках все было гораздо серьезнее. Из-за разных взглядов на это дело распадались семьи, из-за них людей выгоняли с работы, из-за них лучшие друзья навсегда переставали разговаривать друг с другом. Хотя хуже всех было, конечно, самому капитану Дрейфусу, которого судьи, окончательно испугавшиеся огромного числа антидрейфусаров, в конце концов, признали виновным и приговорили к пожизненному заключению в тюрьме на Чертовом острове во Французской Гвиане — департаменте Франции, расположенном в Южной Америке.

Незадолго до этого Альфреду попытались сделать «предложение, от которого невозможно отказаться» — ему пообещали мягкое наказание, если он признает свою вину в шпионаже. Дрейфус ответил на это все той же фразой, которую к тому времени уже много раз слышали все, кто приходил к нему в тюрьму: «Я невиновен!» Хотя на самом деле в тот момент ему очень хотелось признаться в чем угодно, лишь бы только на него прекратили давить, — оставаясь один в камере, он не мог удержаться от слез, и порой надзирателям казалось, что он находится на грани сумасшествия.

Тем не менее, когда Альфреда вывели на площадь, чтобы зачитать ему приговор и лишить его воинского звания, он сумел сохранить невозмутимый вид. С него сорвали погоны и знаки отличия, у него над головой сломали его шпагу, а он лишь крикнул еще раз, что невиновен, а потом, когда его повели обратно в тюрьму, добавил: «Да здравствует Франция!»

ОСТРОВ, ОТКУДА НЕ ВОЗВРАЩАЮТСЯ

Чертов остров вполне оправдывал свое название: тяжелый тропический климат в этом месте был очень вреден для европейцев, а незадолго до прибытия туда Дрейфуса там была эпидемия чумы. Первым, что он увидел, были трупы умерших от нее людей, которые сжигали заключенные. А потом его заперли в крошечной каменной хижине и объявили, что ему запрещено с кем-либо разговаривать.

Единственным утешением для Альфреда стали прогулки на берег — он любовался океаном, стараясь не обращать внимания на своих охранников, и на какой-то момент забывал о своем бедственном положении. Но спустя год его лишили и этой радости: из Парижа пришел приказ ужесточить ему условия заключения, и его перестали выпускать из хижины. На ночь Дрейфуса стали приковывать цепью к кровати, так что он не мог даже толком пошевелиться, поэтому утром, когда цепь снимали, ему не сразу удавалось встать. Изредка ему разрешали написать письмо своим родным, и каждый раз он просил их попробовать добиться пересмотра его дела и найти настоящего виновного, но отправлять ему ответные письма было запрещено, так что долгое время он даже не знал, получили ли его жена и братья от него хотя бы одну весточку.

Казалось, в его жизни уже ничего никогда не изменится — пройдет еще пара лет, и он умрет, не выдержав таких тяжелых условий жизни. Но однажды, когда Альфред в очередной раз не смог утром подняться с постели, к нему привели врача, и тот, выбрав момент, когда надзиратели отвернулись, нарушил запрет разговаривать с узником и шепнул, наклонившись к нему: «Есть надежда!» Больше он ничего сказать не успел, и Дрейфусу осталось только догадываться, о чем шла речь и на что именно ему стоит надеяться. Тем не менее эта короткая фраза помогла ему немного воспрянуть духом — и дождаться момента, когда черная полоса в его жизни все-таки закончилась.

ЭМИЛЬ ЗОЛЯ ОБВИНЯЕТ

Пока Альфред Дрейфус сидел на Чертовом острове, во Франции продолжали кипеть страсти вокруг его дела. Его родные, к которым теперь присоединилось и множество его сторонников, добивались, как он и просил, пересмотра дела и признания его невиновным, и на их сторону переходило все больше людей. Среди особенно активных дрейфусаров был писатель Эмиль Золя, опубликовавший в 1898 году в газете «Аврора» статью под названием 

«Я обвиняю!», в которой он не только возмущался тем, что Дрейфуса отправили в тюрьму без доказательств, но и отвечал на частые вопросы антидрейфусаров о том, кто же на самом деле украл документы, если это был не Альфред, и зачем военному министерству нужно было приложить столько усилий, чтобы упрятать в тюрьму ничем не примечательного офицера.

По мнению Золя, авторство анонимного письма приписали Дрейфусу, чтобы бросить на него подозрения и выгородить истинного виновника, которым был еще один сотрудник военного министерства — майор Шарль Эстерхази. Писателю удалось выяснить, что в 1896 году полковник Генерального штаба обнаружил, что почерк Эстерхази немного похож на почерк Дрейфуса и еще больше напоминает почерк, которым было написано то самое письмо. Но когда Пикар попытался обсудить возникшие у него подозрения с начальством, его тут же выслали служить в Тунис, и некоторое время после этого он хранил молчание о сходстве почерков.

Эстерхази был знатным и богатым человеком, он дружил со многими сотрудниками своего министерства, так что они, писал Золя, просто-напросто решили выгородить его. А на роль виновного выбрали незнатного, а также замкнутого и нелюдимого и поэтому не сумевшего обзавестись друзьями среди сослуживцев еврея — его им было не жаль, и за него, как они тогда думали, не вступился бы никто из влиятельных людей.

Но в этом военные просчитались. После статьи Золя на сторону Дрейфуса перешла еще куча людей, и требования пересмотреть дело и оправдать его стали, как сказали бы сейчас, «звучать из каждого утюга». Газета «Утро» напечатала фотографию приписываемого Дрейфусу письма, и теперь все, кто хоть раз видел его почерк, заявили, что он пишет совсем не так, как автор письма. Выступления в защиту Альфреда грозили вот-вот перейти в беспорядки, и судьи снова испугались — теперь сторонников Дрейфуса. Они были готовы пересмотреть приговор, но противники Альфреда не собирались сдаваться без боя. Эмиля Золя обвинили в клевете на военное министерство, и он избежал ареста лишь потому, что успел сбежать в Англию. При этом во время расследования дела Золя судьям представили новые доказательства вины Дрейфуса — три письма, в одном из которых говорилось, что немцам продает секретные документы некий «еврей Д.», а в двух других его фамилия была названа полностью.

Дрейфусары, включая Жоржа Пикара, объявили эти письма фальшивыми, и военный министр Эжен Кавеньяк, поначалу считавший их подлинными, вызвал к себе Юбера Анри и устроил ему допрос, в конце которого тот признался, что подделал их, чтобы защитить Эстерхази. Его арестовали и на следующий день нашли мертвым в камере — он покончил с собой. Суд начал пересмотр дела Дрейфуса, а Эстерхази сбежал из Франции в английскую деревушку Харпенден, где скрывался от французских властей до конца жизни.

В 1899 году Альфреду Дрейфусу предложили помилование, и он согласился на это, что вызвало недовольство некоторых его сторонников: они считали, что он должен был отказаться от такого варианта и потребовать полной реабилитации. Но если бы Дрейфус остался на Чертовом острове еще хотя бы на месяц, он, скорее всего, уже никогда не смог бы его покинуть — его проблемы со здоровьем были к тому времени слишком серьезны. Он вернулся во Францию, встретился с женой, детьми и братьями и стал медленно приходить в себя после всего пережитого.

В 1903 году Альфред Дрейфус, уже достаточно поправившийся после пяти лет заключения, стал добиваться своей окончательной реабилитации. Этот процесс затянулся еще на три года, и лишь в 1906 году с него наконец были сняты все обвинения. Кроме того, его повысили в звании, сделав майором, но служил он после этого недолго — здоровье у него по-прежнему было слишком слабым, и ему пришлось выйти в отставку. Хотя в начале Первой мировой войны Дрейфус вернулся в строй. На вой­не он дослужился до подполковника и был награжден орденом Почетного легиона.

После войны он снова вышел в отставку и, несмотря на проблемы с сердцем, прожил еще 17 лет в окружении детей и внуков и скончался от инфаркта в 1935 году, когда ему было почти 76 лет. После него осталась книга «Пять лет моей жизни», в которой он подробно описал свои злоключения.

ПОСЛЕДНЯЯ НЕЯСНОСТЬ

В наше время, когда графологи добились в своем деле очень серьезных высот, можно не сомневаться в том, что Дрейфус не имел никакого отношения к письму, автором которого его пытались выставить. Так что о том, что он все-таки мог быть виновен в шпионаже, сейчас можно услышать только от самых «отмороженных» антисемитов и националистов. Но есть в этом деле другой участник, в отношении которого все еще существуют некоторые сомнения, — это Шарль Эстерхази.

То, что этого человека так старательно выгораживали коллеги, не может не настораживать. Даже если он был их ближайшим другом — все-таки речь шла об измене Родине, так что хотя бы для некоторых из них безопасность собственной страны должна была оказаться важнее дружбы. И даже если сотрудникам министерства не хотелось предавать вину своего товарища огласке, они не оставили бы его полностью безнаказанным. Между тем после того, как Эстерхази сбежал в Англию, никто из сослуживцев не пытался найти его.

Эти странности наводят на мысль, что, возможно, Эстерхази не работал на германскую разведку, а был двойным агентом и передавал немцам не слишком важные документы, выведывая при этом у них более серьезную информацию для Франции. Тогда становится понятным желание других сотрудников министерства сначала выгородить его любой ценой, а потом дать ему возможность уйти от наказания. Но узнать точно, так ли все было на самом деле, сейчас уже вряд ли возможно.

Кем бы ни был Шарль Эстерхази, Альфреду Дрейфусу он в люб?