Слова перевод и его польза

Автор: Тим Паркс (Tim Parks)

«Но ведь всё это субъективно, не так ли?»

Мы присутствуем на так называемой Битве Переводов (Translation Slam. Slam — в переводе с английского хлопанье, сильный удар, в американском разговорном языке — резкая критика, оскорбление; грубый ответ). Два переводчика переводят один и тот же короткий отрывок и обсуждают свои версии перевода с модератором в присутствии других переводчиков. Битва подразумевает жесткую борьбу и итоговую победу или поражение. На самом деле здесь все очень вежливые и поддерживающие. Никто не голосует за версию-победителя. Никого здесь не обидят.

В то же время постоянно возникает вопрос, чей же перевод всё-таки лучше. Сейчас, например, мы размышляем над разницей между словами «группа» (group) и «отряд» (phalanx) во фразе «предводитель группы верных рыцарей» и «предводитель отряда преданных людей». Это версии перевода на английский язык итальянской фразы «comandante a una schiera di fedeli».

Переводчик, использовавший слово «рыцари», объясняет свой выбор так. Так как под «предводителем» подразумевается Король Артур, то «fedeli», или преданные люди, которыми он командует, несомненно являются рыцарями Круглого Стола. Переводчик, использовавший слово «отряд», объясняет, что итальянское слово «schiera» в его понимании означает группу людей, организованных в особенном порядке. А отряд как раз и представляет из себя такую группу.

А как насчет «верных» (faithful) и «преданных» (loyal)? Слово «верные» (faithful) в английском языке прекрасно сочетается со словом «отряд» (phlanax). Слово «преданные» («loyal») обычно идёт рядом с «рыцарями» («knights») и в определенной степени создаёт особую атмосферу благодаря созвучию слов «loyal» — «royal» (королевский).

Это обсуждение идёт и идёт своим чередом. Как вдруг кто-то из зрителей восклицает: «Но ведь всё это субъективно, не так ли?» И он хочет сказать, что этот спор не имеет смысла. De gustibus non est disputandum. О вкусах не спорят. Если буквальное значение более или менее передано, то выбор перевода и даже выбор литературного стиля становится вопросом личного вкуса, личных предпочтений. Нравится вам это или нет.
Звучит убедительно, но всегда ли эстетические предпочтения всего лишь субъективны? Давайте углубимся в эту тему. Можем ли мы так сказать, основываясь на наших впечатлениях, полученных от книг, кино, театра и музыки? Мы не всегда выбираем книги случайно. Маленькие дети часто любят определенные истории, определенную манеру повествования, а потом они из этого «вырастают». Та или иная манера, возможно, начинает казаться слишком простой. Подростков может заинтересовать романтическая литература, фэнтези. А потом накопленный опыт заставляет искать что-то еще.

Здесь кажутся очевидными два факта. Выбор всегда ограничен. Ребенку сначала нравится это и вот это, затем он теряет к этому интерес. И когда мама читает ребенку книгу Там, где живут чудовища , он вовлекается просто мгновенно. Или не вовлекается. Ведь действительно кому-то что-то нравится, кому-то нет. Ваша душа не откликнется на слова «Earth hath not anything to show more fair» («Нет зрелища пленительней!» Строчка из «Сонета, написанного на Вестминстерском мосту» 3 сентября 1802 года. Уильям Вордсворт (William Wordsworth). В переводе В.В.Левика.), если это стихотворение вас не захватило. А если вам нравится книга Пятьдесят оттенков серого , то она вам нравится, даже если удобнее было бы сказать, что не нравится.

В то же время если ваши предпочтения меняются, это происходит не просто так, а по какой-то причине. Взрослея, мы приобретаем новый опыт, расширяем кругозор. Всё это новое изменяет наш вкус. Можно даже сказать, что новый опыт изменяет человека, а вместе с человеком и книгу. В итоге ранние предпочтения теряют свою важность, а то и вовсе вежливо отодвигаются.

Таким образом, мы постепенно подходим к мысли о роли обучения и образования. Я целенаправленно систематически расширяю свой опыт и углубляю знания для лучшего понимания того, что читаю. Данный подход кажется очевидно правильным, когда, например, вы читаете тексты на иностранном языке. Я в достаточной степени владею французским языком, чтобы прочесть, например, роман Франсуазы Саган Здравствуй, грусть! (Bonjour Tristesse), но моих знаний не хватает, чтобы в полной мере оценить Пруста. Или возьмем тексты, написанные в другом времени. Я начинаю читать поэму «Королева Фей» (The Faerie Queen) Эдмунда Спенсера (Edmund Spenser — английский поэт елизаветинской эпохи, XVI век.) и быстро понимаю, что здесь сильно пригодились бы знания о том времени и жанре произведения. Наши впечатления и предпочтения не случайны, они зависят от того, что мы знаем о предмете чтения или наблюдения.

Можно ли тогда сказать, что какие-то предпочтения лучше других? Или что этот текст важнее других? Давайте вернемся к Битве Переводов. Отрывок, который мы рассматриваем, представляет из себя первые три абзаца, взятых из романа Эльзы Моранте «Остров Артура» L’isola di Arturo (на русском языке не издавалась — прим. пер.), ставшего бестселлером сразу после публикации в 1957 году. Читателя с первых слов поражает использование в речи героя, который еще помнит, что значит быть маленьким мальчиком, тщательно продуманного стиля, с многочисленными отступлениями, сложноподчиненными предложениями и риторическими вопросами. Вот один из первых абзацев, переведенных непростительно дословно:

Первое, чем я могу похвастаться, это моё имя. Я очень скоро узнал (по-моему, это именно он первый мне об этом рассказал), что Артур — это звезда, самая быстрая и самая яркая в созвездии Волопаса в Северном полушарии! Более того, так звали древнего короля, предводителя отряда преданных людей, которые были такими же героями, как и сам король, и которые общались с королем на равных, как братья.

Эти воспоминания детства едва ли похожи на Приключения Гекльберри Финна или Над пропастью во ржи . Или даже на Дэвида Копперфильда . Что же с этим делать? Один переводчик решил, что надо переводить этот абзац изолировано от контекста. Поэтому он, по его признанию, не стал читать роман. Он считает, что в итальянском языке часто встречается чрезмерно замысловатый текст, который нужно брать под контроль, усмирять, так как в английском языке такого нет.

Вторая переводчица говорит, что сначала растерялась, столкнувшись с такой изысканной речью, поэтому решила прочесть роман. Что же она обнаружила? Рассказчик повествует о своём одиноком детстве, которое он провёл на острове Прочида совсем недалеко от бухты Неаполитанского залива. Его мать умерла в родах. Его отец (как оказалось, именно о нём говорится во втором предложении, как о человеке, который рассказал ему о происхождении имени) большую часть времени отсутствовал. Артуро рос в доме, который по какой-то таинственной причине назывался Домом Негодяев, под присмотром престарелой семейной пары крестьян в компании жизнерадостного пса. В доме было много классической литературы, мифов, книг о героях и эпических битвах. Эти книги стали единственным источником знаний для мальчика. Он жил со своим псом в этом средиземноморском раю в мире фантазий и великих свершений, мечтая о встрече с отцом, который был этаким вечно странствующим Одиссеем. Как это ни печально, Артуро узнал, что реальность, стоящая за Домом Негодяев и вечным отсутствием отца, довольно убога и тосклива. В финале книги он покинул остров детства и переехал на континент, чтобы начать взрослую жизнь.

Приятные иллюзии, претенциозность, театральность, мальчишеское хвастовство — всё это разгорается, а потом сходит на нет. На смену приходит разочарование. Этим обусловлена детальность стиля изложения. Обратимся к переводу. Один переводчик говорит о том, что мальчик «гордится своим именем». Другой делает акцент на хвастовстве. Кто-то говорит о том, что у Артуро «звездное имя». Кто-то решает быть ближе к оригиналу и говорит: «Артуро — звезда». Кто-то прибегает к упрощению и сокращает абзац. Кто-то не делает этого. Может, и нельзя решить, какой именно из этих фрагментов перевода на английский язык является абсолютно лучшим. Но можно почувствовать, какой из них ближе к описанной в книге истории очарования жизнью и последующего разочарования ею. И если мы хотим перевести именно эту книгу, чтобы отдать должное оригиналу, возможно, именно этой истории и стоит придерживаться. К счастью, Моранте сразу на первой странице предупреждает нас и кратко объясняет эмоциональный ритм рассказываемой истории. Второй абзац (мы снова даём буквальный перевод) начинается так:

К сожалению, позже я узнал, что история знаменитого британского короля Артура не является достоверной историей, а всего лишь легендой. Поэтому перешел на других, более исторических королей (я считаю, что легенды существуют для детей, а не для взрослых).

Здесь идет речь как раз о том самом процессе познания, о котором мы уже говорили. Проблема исторической достоверности заставила Артуро изменить свое отношение к имени. Однако тут же после разоблачения легенды о Камелоте мальчик создает новую возвеличивающую его историю:

Но при этом оставалась еще одна причина, которой было для меня достаточно, чтобы я осознавал геральдическую важность имени Артуро, — моя мать, которая предопределила моё имя (даже не зная, как мне кажется, о его символическом значении). Которая была безграмотной девушкой, но для меня стояла выше королевы.

Конечно, глагол «destine» («предопределять») редко используется в английском языке в настоящем времени, за исключением формы причастия прошедшего времени — «destined» («предопределенный»). (Речь идет о фразе that to destine me this name – прим. пер.) И в итоговом варианте перевода этот глагол не будет использован. Я просто привёл вариант перевода этого абзаца в его буквальном значении, чтобы показать, как автор всё «раздувает». Один из двух наших переводчиков решил, что это длинное предложение перенасыщено и ужасно уклончиво. Оно хоть и разделено на два предложения, второе является придаточным определительным («которая была»). Оба переводчика разбили это предложение на три более стандартных сегмента. Моранте же в следующем абзаце снова будто выливает на нас ушат холодной воды, как бы показывая, что в этой перенасыщенности и заключается главный смысл.

О ней на самом деле я всегда знал очень мало, почти ничего, так как она умерла, не достигнув восемнадцати лет в тот самый момент, когда родился я, её первый сын.

Удалось ли нам что-нибудь противопоставить мысли о том, что выбор переводчика «всего лишь субъективен» и поэтому не подлежит обсуждению? Если мы обратимся к опубликованному переводу Исабель Квигли (Isabel Quigly) 1959 года, то заметим, что наши три абзаца сокращены до двух. Разочарование мальчика тем фактом, что Король Артур был всего лишь легендой, содержится теперь в первом абзаце. А второй абзац начинается с упоминания о том, что именно мать дала ему имя. В то же время тон повествования в этом переводе становится почти разговорным и вполне мальчишеским: «давным-давно жил некий король по имени Артур… я думал, что легендами интересуются только дети… как и геральдическими кольцами».

Здесь нет ни мальчишеского напыщенного хвастовства, ни прерывания повествования внутри абзаца, подчеркивающего возврат к реальности. Это не субъективная оценка. Не более субъективная, чем замечание о том, что слово «отряд» («phalanx») в основном используется при описании древней Греции, а не древней Британии. При этом хочется отметить, что, несмотря на указанные выше замечания, версия Квигли для нас является предпочтительной. Никто и ничто не может нас заставить любить или не любить что-либо. Но получив представление об оригинале произведения, мы можем задуматься, сможет ли другой, более лаконичный голос Квигли рассказать нам эту историю. Так же, как мы задумаемся, когда узнаем, что рыцари Артура — это вовсе не 300 спартанцев.

Литературный перевод не всегда сложнее переводов других текстов — туристических брошюр, технических справочников, художественных каталогов, договоров купли-продажи и т.д. Но литературный перевод имеет свои особенности: его смыл не сводится к простой функции информирования или убеждения. В его основе лежит переизбыток возможных значений, свобода толкования, возможность оценки на основе личного опыта. Это стимул. Чем больше мы вкладываем в перевод, тем больше от него получаем. И более поздние прочтения будут отличаться от более ранних, что вряд ли можно сказать, например, об описании продукции или путеводителе.

Переводчики — это те люди, которые читают за нас книги. Толстой писал по-русски. И кто-то должен был за нас его прочитать и затем записать его текст на нашем языке. Книга будет тем лучше и богаче, чем больше личного опыта привнесет в неё читатель. И поэтому мы бы хотели, чтобы наш переводчик в процессе чтения максимально понимал культурные, лексические, географические и исторические особенности. Понимал и наш язык, и его ресурсы. Эти далеко уже не субъективные различия появятся благодаря разному опыту читателей, который они привнесут в произведение. Ведь у всех нас разный опыт. Конечно, два опытных переводчика создадут довольно разные версии перевода. Но если нам нужен перевод именно Толстого, а не какого-то текста, который просто неплохо звучит, то хотелось бы, чтобы за нас читали книги люди, которые могут привнести немало из личного опыта.

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ